Тамара Катаева - Отмена рабства - Анти-Ахматова-2

Возраст мало что значит. Летоисчисления судеб оперируют библейскими свободами. Насколько старородящей была Сарра и дожил ли Мафусаил до тысячи лет? Лени Рифеншталь вышла замуж в 68 лет за молодого мужчину лет двадцати с небольшим — « немного застенчивого молодого человека, очень высокого, стройного и прекрасно выглядевшего» (Л. Рифеншталь. Мемуары. Стр. 518). Прекрасно выглядела, естественно, она сама до ста двух. За годы этого брака юноша стал старичком. Брак был нужен для жизни — работы, планов, супружеских отношений. Не то с поэтами. Красивая, сдержанная, умная дама, да к тому же прекрасный поэт — вот что придумала для себя А.А. (Н. Я. Мандельштам. Из воспоминаний. Стр. 319) — и к ней муж, « врач-профессор», муж — английский сэр, друг Черчилля, соперник Сталина. Все — этикетки. Платье, с которого не спороли ценник.

Всё про беседки-то, действительно… И золоченой клеткой назвать дом человека — его домашние, домочадцы, себя как обозванными должны понимать? Вот вам и благодарность за гостеприимство… Помостов для себя Анна Андреевна ждет, как вампир. Тем и питается…

А в книге М. Игнатьева содержится немало предостережений грядущим реконструкторам (цитируем по реферату И. Шайтанова) : В молодости дело было даже не в том, что Исайя Берлин испытывал неуверенность в отношениях с женщинами, а в том, что он был абсолютно уверен в своей некрасивости и в отсутствии шансов на успех. Ему приходилось убеждаться и в обратном, но, пережив пару платонических увлечений, он с подколесинской настойчивостью избегал любой возможности брака. <���…> Его романы с женщинами никогда не были физической близостью, а дружбой, беседой, взаимной поддержкой. Именно так в Америке в военные годы завязываются отношения с Патрицией де Бренден (впоследствии — Дуглас), дочерью лорда Куинсбери, однако они принесли Берлину немало страдания. Он едва ли не впервые был по-настоящему увлечен и не мог равнодушно следить за очередным браком или приключением своей избранницы. В одну из пауз в серии любовных странствий Патриция сама сделала ему предложение — как раз накануне поездки в Россию, — которое он отверг. Однако Берлин уехал эмоционально потрясенным и продолжал получать кокетливо-поддразнивающие письма. <���…> Во время беседы [с Анной Ахматовой], длившейся всю ночь <���…>, возможно, и для того, чтобы предупредить ее эротическое влечение к нему, — Исайя признался, что и он был влюблен: не говоря прямо, он, разумеется, имел в виду Патрицию Дуглас. <���…> Подозрение с тех пор так и сопровождает их встречу. Ни один русский, читающий «Cinque», цикл, посвященный вечеру, проведенному ими вместе, не в силах поверить, что он не закончился в постели. В действительности же они едва прикоснулись друг к другу. Он оставался в одном конце комнаты, она — в другом. Будучи совсем не дон жуаном, а неофитом во всем, относящемся к сексу, он оказался в квартире прославленной обольстительницы, пережившей глубокое взаимное чувство с несколькими блестящими мужчинами. Она сразу же мистически придала их встрече историческое и эротическое значение, в то время как он робко сопротивлялся этому подтексту и держался на безопасно-интеллектуальной дистанции. К тому же он оказался и перед более прозаическими проблемами. Прошло уже шесть часов, и ему нужно было пойти в туалет. Но это разрушило бы атмосферу, а к тому же общий туалет был в глубине темного коридора.

Сэр Джон Лоуренс откликнулся в «Таймс» назидающим письмом: с чего это Игнатьев пишет, что Берлин и Ахматова в ту знаменитую, проведенную в безостановочном разговоре, ночь в Ленинграде не дотронулись друг до друга, когда ему, сэру Джону, Исайя сказал, что они переспали, причем с ударением прибавил: «Ей было шестьдесят!»

Как там было «переспать» — когда квартира коммунальная, сын тридцатичетырехлетний с картошкой ходит, Пунин за стеной, уборная неизвестно где. Лев Николаевич Гумилев, прилежный и удачливый практик любовных приключений, считал, что все не так просто и в более благоприятных условиях (о Пушкине с Александриной — мама задала ему этот тон и эту тему): Никакой измены, конечно, не было и не могло быть. При открытых анфиладах комнат и при тех дамских платьях — это практически невозможно. (В. Н. Демин. Лев Гумилев. ЖЗЛ. Стр. 264.) При всей горделиво предъявленной блудности Анна Андреевна в любовных историях видела другой набор значимого — эротическое напряжение, запутанные жизненные ситуации, надрыв и предательство, обязательно огласка, «люди», «все» — должны «видеть», долгие ожидания (коммунальность придавала особый накал чувствам и особенно — ощущениям) — а непосредственно до секса могло и не доходить.