Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло - дневники. 1965–1970

На могиле еще с 20 ноября стояли цветы, гвоздики и розы, твердые, как стекло, кристаллические. Годовщина смерти Эрнстля исполняется в двадцать первый раз. Я подумал тут и о старом Золемахере, который много лет назад написал мне о моем павшем друге: «Фрица мне по-прежнему не хватает». Это кончается лишь с собственной смертью.

Почему сыновья уходят так далеко? Гораздо дальше, чем родители, которые нам часто снятся, и чаще, чем мы знаем об этом; они всегда присутствуют.

Настанет день, когда уже никто сюда не придет положить цветы и венки, поставить свечу в снег, пусть даже через сто лет. Я еще помню своего двоюродного деда Германа, который в 1870 остался под Мецем [273].

Мертвые — это зеркала, в которых мы открываем наше несовершенство, наши ошибки, слабости, упущения. Мы уже не можем исправить их. Мне пришло в голову, что те, кому было суждено не вернуться, прощались особенно тяжело. Они, должно быть, носили в себе вневременное знание, которое непременно выражалось в объятиях.

В тот день я очень устал, и дорога в Бургдорф была длинной. Возможно, было б достаточно проводить сына до садовых ворот; он бы понял это, даже б желал. Он всегда обо мне заботился. Но мы все же отправились в путь. Сегодня, когда я вспоминаю об этом, меня охватывает ужас: как будто я лишил себя судьбоносного мгновения.

Вечером у камина в замке Штауффенбергов. Там Мартин фон Каттэ [274], прибывший из Заульгау, и Винни Зибург, заехавшая из Гэртлингена. Мы заговорили о прощании Фридриха Зибурга; я спросил о его последних словах.

«„Скажи мне еще что-то приятное“ — знаете ли, у нас был свой маленький тайный язык».

Он был одним из тех, которые в других странах были бы востребованы больше, нежели здесь, где больших журналистов нужно искать с фонарем. Все-таки ему не хватило признания, и он финишировал с нерастраченными резервами. Помню, однажды он сказал мне, что мысль о его похоронах и речах, которые там будут звучать, чрезвычайно ему противна. Я возразил: «Это должно меньше всего вас заботить». Будь у него возможность, как о том сказано в «Тибетской книге мертвых», увидеть свое захоронение на штутгартском Лесном кладбище, он наверняка бы остался доволен. За один год я постоял у могилы трех больших друзей: Теодора Хойса, Фридриха Зибурга и Эрнста Бёрингера.

Хотя нашей дружбе с Мартином скоро исполнится уже сорок лет, я нахожу запас его историй неисчерпаемым. Всегда появляются новые. Это свидетельствует не только о богатой жизни, но и о формирующей, завершающей, покоряющей силе. Физиогномически, также в широком смысле, три ступени: готическая, барочная и югендстиль. Что-то созвучное Стефану Георге, гогенштауфенское и прусское от начала и до заката. Этому соответствуют различия в оценках. В Первую мировую войну еще «выезжал верхом», в конце Второй — при начальнике управления кадров военно-воздушных сил. Глаза Вильгельма II ему не нравились [275], однако ленником он оставался верным. Он находит, что из всех женщин принцессы наименее церемонились. Хорошие стихотворения, из которых мне особенно нравится «Аррас». Тысяча лет в Цольхове; после вступления русских мать отравилась перед могилами, оставив потрясающее письмо. Лесоруб в Тюрингии, гость в Юберлингене у Фридриха Георга, служащий в окружной администрации Заульгау.

Семейной травмой остается казнь Ханса Хермана фон Каттэ 16 ноября 1730 года; поваленное дерево дает новые побеги, и один из них — воспоминание о дне Кюстрина [276]. Тот был не первым Каттэ, которого обезглавили; с другим это случилось на пятьсот лет раньше на Рыночной площади Неаполя в свите Конрадина [277]. Один куст в саду Цольхова зацвел тогда красными розами, после того как до этого он цвел только белыми.

Мы вспомнили одно из утр в Цольхове: из Ратенова прибыли гусары; мы проскакали верхом через лес и луга, перепрыгивая рвы, до скромного дома, ворота которого были с двух сторон украшены изображением кошки. Завтрак в передней, стены которой густо покрывала богатая коллекция гравюр Ридингера [278].

Мартин: «Жизнь без лошадей я себе тогда представить не мог. Сегодня я даже о них не думаю».

Общий опыт; у меня аналогично складываются дела с охотой, войной, космонавтикой, утопиями, честолюбивыми целями, от которых я отказался. Сколько желаний осталось неисполненными! И какое счастье, что они отмерли, не придали жизни свою форму, не говоря уже о смысле. Чудовищный пример: скряга, чахнущий над своими сокровищами.