Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло - дневники. 1965–1970

Хождение по лесу. Грибов почти нет, только один «тюфячок». Был не в лучшей форме с полудня, но лес просветляет.

«Дорогая Ореола Неми [576], Ваше письмо от 31 августа принесло мне одно из самых скорбных в моей жизни известий. Мой друг Генри, которому я обязан столь многим и только хорошим… мертв!

А мы так надеялись следующей весной насладиться сердечной радостью общения с ним — это составляло самую большую часть нашего предвкушенья и отрады. Теперь же мы надеемся узнать от Вас еще больше о его последних днях — будь то в Риме или в Лa Специи.

Чудесные глаза Генри закрылись — мы опечалены этим, но нынче он видит здесь больше, чем мы. В этом я убежден.

Моя жена тоже посылает привет — она вместе со мной разделяет боль Вашей утраты».

Обществу Шопенгауэра во Франфурт-на-Майне: «Большое спасибо за ваше письмо от 13 сентября и замыслы, которые я собираюсь изучить на досуге. Артур Шопенгауэр принадлежит к тем умам, благодаря произведениям которых я научился думать. Я все снова и снова возвращаюсь к нему, и даже в данный момент, лежа с гриппом в постели, занимаюсь чтением третьего тома "Мира как воли и представления". То, что в ход пущены все средства, чтобы обесценить и этого классического мыслителя, вам известно лучше, чем мне. Однако звезда его продолжит сиять и тогда, когда обманчивый свет наших модных философов давно погаснет. Post nubila Phoebus [577]— они не дотягивают до него ни рационально, ни метафизически, не говоря уже об этической стороне вопроса».

«Глубокоуважаемый господин Вольфф, я должен еще ответить на Ваш запрос от 12 сентября. Разговоры с журналом Spiegel имеют, скорее, значение для политиков, предпринимателей и журналистов, вообще для людей, которые в той или иной степени ориентируются на общественное мнение и на выработанные в нем суждения. И тут я спрашиваю себя, какую реальную пользу это приносит им, поскольку уже через неделю от данных публикаций не остается ничего, кроме смутных воспоминаний.

У меня тоже время от времени появляются визитеры, которые после нескольких безобидных слов водружают на стол аппарат. И я, новизны ради, несколько раз принимал участие в этом, но вскоре затем у меня возникало неприятное ощущение — примерно как у Петера Шлемиля: вот уходит сейчас человек, пусть не с твоей субстанцией, но с твоей тенью. Ну что ж, в конце концов, никто в наше время не остается совсем неощипанным.

Сегодня, очевидно, исчезла способность вести беседу со смыслом, то есть в ее подлинной реальности. А к ней относятся настроение, молчание, аура и взаимное внимание встречающихся в вопросе и ответе. Магнитофон, напротив, относится к классу презервативов, как определяет их мадам де Сталь: паутина осторожности, панцирь страсти. Истинный плод беседы механикой разрушается. К этому нужно добавить еще недоверие к визитеру, умственное существование которого основывается на sneering [578]и который, вероятно, уже с этой целью и появляется.

Есть современники, которые сожалеют, что уже в Афинах, Флоренции, Веймаре деятельные умы не ходили с такими аппаратами от одной мастерской к другой. Тогда бы вместо диалогов Платона, Вазари или Эккермана мы имели бы сегодня кучу заполненных банальностями магнитофонных пленок, а в наших галереях вместо картин висели бы фотографии актеров. Такое можно вообразить в проекции на будущее.

Нынче они намерены обсуждать со мною этим способом такую очень серьезную тему как "Ответственность писателя". Разлад между самореализацией творческого человека и требованиями, которые ему предъявляет мир и общество, осознавался мною, конечно, с самого начала, и я тоже заплатил за это свою цену. Вещи такого рода не изрекают за полчаса в какой-нибудь аппарат. Шиллер тоже оказался бы неспособным на такое, ибо его взгляд на это был двойственным. Во фразе из "Отпадения Нидерландов", которую Вы цитируете, он как историк выражается критически о такой возможности, но как поэт он ее подтверждает.

Вместе с тем нельзя было бы сказать, что я уклонюсь от гуманной беседы об этих опытах, в случае, если Вы когда-нибудь, и по возможности без публицистических намерений, окажетесь в наших краях. Тогда Вы не отделались бы обычными сегодня пустыми разглагольствованиями о духовной свободе, а узнали, как такая ситуация выглядит в случае серьезной необходимости, например, когда речь заходит о публикации "На мраморных утесах". Подтверждение духовной свободы начинается только там, где о свободе прессы давно уже нет и речи.