Виктор Степанов - Юрий Гагарин

«Ты бы ногами крепче держался. Зажал, как будто клещами», — учит устыдившийся брат. Но Юре не хочется поднимать головы, показывать слез. И только сквозь всхлипы: «Где конь? Еще подсади…»

Дома, узнав о новой проделке, отец ерошит мальчишке вихры: «Запомни, Юрка, за гриву не удержался, на хвосте далеко не уедешь». Наука?

Потом, вспоминая о своей педагогике клушинских лет, Валентин Алексеевич Гагарин, как старший, скажет: «Он рос упрямым парнем, наш Юра. И упрямство его порой принимало формы самые неожиданные… А вообще-то плакал Юра в детстве редко. Пожалуй, немного таких случаев могу я припомнить, да и они запали в память своей исключительностью…»

Будет братьям вспомнить о чем, когда после полета Юрия встретятся они за семейным праздничным столом. Не скрывая восхищения и гордости, залюбуется Валентин новенькими майорскими погонами своего когда-то худенького, но крепкого в плечах брата. Даже на военных регалиях проглянула дальняя жизнь: золотится пшеничное поле, голубеют просветами полоски цветущего льна. И удивленная память, никак не желающая свыкнуться с мыслью, что Юрка-братишка, клушинский житель, стал первым космонавтом, начнет искать в прошлом предназначения.

«Сидели за столом, — припомнил потом Валентин Алексеевич, — говорили о разном. Меня больше занимало все связанное с его полетом, а он вспоминал наше Клушино, наше детство.

— Ты не забыл планер? — вдруг спросил он с улыбкой.

— Конечно. Это же перед самой войной было.

— А я его часто вспоминаю…

Потом разговор перебросился на другое, о планере речи больше не было. А мне вот думается сейчас: не в те ли дни детского увлечения воздушными змеями и планером родилась в его душе страсть к небу?»

Возможно. Но это сказано Валентином через много лет.

Впрочем, была такая затея старшего брата, уступка младшему, настойчивым просьбам которого не в силах уже отказать. Валентин — главный конструктор. В журнале он нашел чертеж, который надо только чуть-чуть упростить, исходя из имеющихся под рукой материалов. В ход идут старые газеты. Крест-накрест и с угла на угол положены, приклеены планки. Зоя заодно с братьями — разыскала тайком от мамы суровых ниток — хватит до облаков.

Запускают при стечении огромной толпы ребятишек. Но больше всех переживает за братьев, конечно, Зоя. Один держит змея за углы, другой натягивает нить. Остается только подбросить! «Подкинь и отпускай!» — приказывает Валентин и отдает управляющую нить Юре. Бумажный парус рвется из рук…

Кто хоть раз испытал в детстве это необъяснимое чудо воспарения обычного газетного листа, тут же схваченного воздушным потоком, невидимым, но ощутимым по упруго натянутой нити, когда уже и катушка начинает вертеться веретеном, а бумажный квадратик все уменьшается в синеве и трепещет на невообразимой высоте, как нечто живое, которым ты управляешь до звона тугой струны, тот не может забыть этих минут слияния с небом.

Воздушный змей над деревней Клушино. Нитка, впившаяся в мальчишескую ладонь Гагарина Юры. Да, конечно же, вспоминая детство, братья искали те вешки, которые вели к двенадцатому апреля.

Планер! Удивительно, как в деревушке, меж высоких хлебов затерявшейся, оказалась модель планера? Деревянную птицу, поломанную и давно заброшенную, Валентин увидел на шкафу в пионерской комнате и, выпросив у вожатого, принес из школы домой.

Можно себе представить, как заблестели глаза у Юры. Самолет в их избе, почти настоящий. Не беда, что беспомощно повисло крыло, что корпус в дырах и трещинах. Он летал, значит, будет летать. И опять нет никому покоя: чинить, ремонтировать! И как можно скорей!

Подошел, наклонился отец, пощупал, прикинул: «Можно наладить штуку. Крыло надо сделать заново, обтянем папиросной бумагой. Только такая работа спешки не любит».

Вспомнилась старшему брату и такая подробность: когда модель была готова к полету, Юра предложил нарисовать на крыльях звезды, а Валентин собрался было вывести на фюзеляже крупными буквами слово «Гагарин».

«…Отец круто осадил меня:

— Не сметь! Вдруг не полетит — на посмешище выставить себя хочешь? И кто ты такой: Га-га-рин?.. Тоже мне Петр Великий».

Такие уроки не остаются бесследными в детской душе.

Планер стартовал бесфамильным.

«Полетел! Полетел!» Это уже не игривый взвив бумажного змея, а полет, полет самолетика над застывшей в восторге толпой мальчишек, ощущение крыльями собственных разведенных ручонок, таких же хрупких и тонких в запястье.