Петр Люкимсон: Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера

Читая его произведения, в которых действуют духи, демоны, бесы и другие представители неких потусторонних сил, порой складывается впечатление, что писатель был с ними на короткой ноге и даже числил себя в их близких родственниках. Да и разве идиш, язык, на котором он упорно продолжал писать до конца жизни, не превратился после Холокоста в значительной степени в язык привидений, духов, чертей и ангелов?!

Но самое главное заключается в том, что, подобно Последнему Бесу, судьба предопределила Башевису-Зингеру стать Последним Певцом европейского еврейства.

Как и его Последний Бес, Зингер навсегда застрял в том времени и в месте, где оборвалась печальная и прекрасная история евреев Польши, Литвы, Белоруссии, Украины и Бессарабии. Живя в США, разъезжая с лекциями и публичными чтениями по всему миру, он так и не сумел почти до последнего десятилетия своей жизни выехать за пределы Люблина, Замостья, Билгорая и Крохмальной улицы в Варшаве, навсегда оставшись там со своими героями.

Он спел этим евреям последнюю колыбельную.

Он отчитал по ним заупокойную молитву.

Он подарил им вечную жизнь в своих книгах и заставил говорить с ними их потомков, даже если этим потомкам не очень хотелось говорить с мертвыми…

Именно в этой глубокой укорененности Башевиса-Зингера в еврейском мире и в еврейских проблемах и кроется универсальное, общечеловеческое значение его творчества и интерес читателей всего мира к его личности. Через свою собственную судьбу и судьбу своего народа Зингер сумел поставить важнейшие вопросы о природе Бога и человека, которые в равной степени волновали и будут волновать человечество до тех пор, пока оно существует.

В литературоведческих кругах принято считать, что вся проза Зингера предельно автобиографична, и потому нет особой нужды в биографии писателя. Отчасти созданию такой точки зрения способствовал сам писатель. Известно, к примеру, что в 1978 году вместе с Башевисом-Зингером на церемонию вручения Нобелевской премии увязался и его биограф Пауль Креш. Однако когда Креш попросил Зингера достать ему пригласительный билет на церемонию встречи новых лауреатов с королем Швеции Густавом XVI, Зингер наотрез отказался это сделать.

«Мне не нужны биографы, — пояснил он. — Всю свою биографию я изложил в своих книгах. Замените имя любого героя моего романа на мое — и вы получите рассказ о том или ином эпизоде моей жизни!»

На самом деле Зингер в очередной раз лукавил.

Да, конечно, в его писательском тигле всегда переплавлялись и факты его собственной биографии, однако он всегда примешивал в этот тигель и истории из жизни многих его друзей и знакомых, не забывая при этом щедро приправить их художественным вымыслом.

Документальная, почти журналистская точность его прозы, ее автобиографичность о которой любят писать авторы предисловий, не более чем иллюзия, намеренно порожденная Мастером, и к анализу того, что стоит за этой мнимой точностью, мы еще не раз вернемся на страницах этой книги.

Реальная история жизни Исаака Башевиса-Зингера и в самом деле стоит любого романа. Это — история мальчика из глубоко религиозной еврейской семьи, пытавшегося порвать с породившей его средой и в результате превратившегося в ее вечного пленника. Это — история нелегального эмигранта, подбиравшего чужие объедки в кафе, и в итоге поднявшегося на вершины славы и успеха.

Это — история писателя, долгое время жившего в тени известности своего старшего брата и учителя; испытывавшего по этому поводу немало комплексов и сумевшего выйти из этой тени только после внезапной смерти последнего. Выйти, чтобы превратиться в подлинно большого писателя, куда более талантливого и самобытного, чем этот старший брат…

И все же меньше всего настоящая книга представляет собой жизнеописание Исаака Башевиса-Зингера.

Скорее, перед вами — первая попытка проникнуть в глубинный смысл творчества этого великого художника и если не открыть, то хотя бы приоткрыть те самые двери, которые в течение стольких лет остаются наглухо закрытыми для большинства читателей его книг.

В связи с этим у автора книги, которую вы держите в руках, был слишком велик соблазн при анализе произведений Башевиса-Зингера сосредоточиться именно на их трансцендентном, тайном смысле. К счастью, я вовремя вспомнил, что в свое время подобную попытку уже предпринимал Дм. Мережковский по отношению к творчеству Достоевского. И закончилась она полным фиаско, так как стремление свести произведения Достоевского к неким мировоззренческим схемам и символам невольно принижало Достоевского как великого художника, создавшего не ходульные, а подлинно живые, великие литературные образы, отразившие в себе все конфликты и духовные поиски своей эпохи.