Наталия Вовси — Михоэлс - Мой отец Соломон Михоэлс (Воспоминания о жизни и смерти)

Вот так она ворвалась в кабинет Михоэлса и с порога потребовала, чтобы ей дали роль молоденькой девушки. Отец встал из‑за стола и спокойно предложил ей сесть.

— Нет! Этим вы меня не купите! Отвечайте, дадите вы мне роль Миреле или нет?!

— Но вы и так уже получили ведущую роль мачехи, — вежливо возразил Михозлс.

— Вы издеваетесь надо мной! — взревела» мегера» и, схватив со стола мраморную чернильницу, запустила ее в голову моему отцу.

— Итак, можно считать, что я сегодня заново родился, — закончил папа.

«Мегера» со своим мужем Ной Львовичем занимали комнату на нашем этаже. Детей у них не было, зато жила крохотная противная собачка по имени Гера, которую мы звали Гера Ноевна, за что нам влетало от родителей.

В этот период, к которому относятся мои самые ранние воспоминания, почти у всех актеров уже были дети, и длиннющий темный коридор нашей квартиры постоянно сотрясал детский рев. Ванная комната была одна на всех, и каждый день на ее облупившихся дверях вывешивалось объявление: «Сегодня с шести до семи купается Адик Штейман. С семи до восьми Толик Шидло» и так далее.

Но когда купание совпадало с периодом распределения ролей, а оно (распределение) не оправдывало надежд исполнителей, то в отведенное для Адика время, когда его, жирненького и ревущего, погружали в обшарпанную ванну, туда врывалась жена Шидло и, швырнув своего Толика в мыльную воду, принималась вытаскивать из нее мокрого скользкого Адика. Дамы, перепутав детей, старались ими же стукнуть друг друга. Причина спора всегда была творческая.

Но, несмотря на эти сложные взаимоотношения, жители нашего дома, на самом деле, были сплочены в одну большую семью, как писал об этом отец.

Если мама заболевала, а это случалось все чаще, нас с сестрой забирала к себе актриса Леля Ром, одна из лучших актрис первого поколения. Мягкая, с теплым юмором, она, как мне кажется, быстрее чем другие улавливала требования режиссера и доносила их до зрителя. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что из всех актрис именно с Лелей у папы был настоящий сценический контакт. Мне запомнились еврейские народные песенки, которые она напевала нам своим чудным глубоким голосом.

По утрам она выползала на кухню, лохматая в черном сатиновом халате, таща за руку свою маленькую сонную дочку. Поставив чайник на керосинку и захватив нас, она возвращалась в свою крохотную комнатку, где над диваном висел портрет красивой молодой женщины с букетиком цветов в пышных волосах. Пока мы слонялись по комнате, не зная чем бы заняться, Леля присаживалась к полукруглому столику красного дерева (доставшемуся по наследству от бывшего хозяина дома) перед висевшим на стене зеркалом и через несколько минут на моих глазах превращалась в красавицу с портрета.

Затем она уходила на репетицию. Слово» репетиция», как я уже говорила, для детей нашего дома было магическим, несмотря на то, что оно означало уход родителей из дома.

Репетиция — работа. Спектакль — праздник. Так воспринимали мы, дети, жизнь взрослых. Утром на Малую Бронную приходили все актеры, независимо от того были они заняты в данном спектакле или нет. В темноте зала они рассаживались вокруг Грановского и начиналось действо — создание спектакля.

Грановский создавал рисунок спектакля. Он» дирижировал» ансамблем, разработку же мизансцен он поручал своему» концертмейстеру» — Михоэлсу.

Грановский был эстет, человек с европейским мышлением и образованием. Быт еврейского местечка, на котором строился, в основном, весь репертуар Госета, был ему совершенно чужд и непонятен. Что же касается Михоэлса, то, по словам Эфроса, он был» раввинноид» — по рождению хасид, а по опыту — выходец из той среды, о которой писали Шолом — Алейхем, Перец, Менделе. Поэтому, когда он приступал к репетициям, Алексей Михайлович бросал свою дирижерскую палочку и предоставлял ему полную самостоятельность.

Выпускали не больше трех спектаклей в год, а порой и меньше. Всех объединяло одно обшее стремление — создать интересный, своеобразный спектакль. И спектакли создавались такие, что несмотря на сугубо еврейский репертуар, они посещались не только евреями. Евреи же считали театр своим домом, синагогой, клубом, собственной резиденцией, местом встреч и воспоминаний, где они могли бы услышать любимые с детства песни, встретиться с друзьями, наконец, свободно, не понижая голос, поговорить на идише.