Раиса Азарх - У великих истоков

— Арудиев, спрашиваешь, много ли? Есть, конечно, и арудия! Я баил, вроде как по-простецки, с одним солдатиком. Повязка у него на рукаве и буквы «Н. А.». «Царские, говорю, буквы. Николай Александрович, значит». А он грозится: «Молчи, отец! Буквы эти — дело серьезное. Народная армия мы, вот оно что!» — И показал на поповский дом, что возле церкви. А оттуда крики страшные. Бабы голосят по комбедчикам, там их вешали…

Старик снял с головы заячью шапку и продолжал:

— Деревня вся в подпол попряталась. А потом согнали нас, и генерал речь откричал. Так и так, дескать. Комиссаров били и будем бить. А кто помогает им — тот изменник России и богу. Мужиков, кто остался, и ребят повиднее, известное дело, в армию забрали. Шинельки выдали некоторым, а винтовки — всем. Винтовок у них много. Теперь вот по улицам маршируют, говорят, скоро угонят. Скот и живое все подобрали до курицы… Зерно, что не спрятали, тоже… Почему поддаемся? Как не поддаться! Власть-то, ведь она… ихняя. А об вас ничего не слыхать: то ли есть, то ли вас, как говорил генерал, до костей разбили — и не надейся… Вот знали бы мы, что вы есть, тогда бы и народ продержался! И солдаты, что по деревням, разбежались бы от них — кто в леса, кто в стога! А то ведь какая надежа! Пошепчемся друг с дружкой — есть вы или нету? Да на том и расходимся. Дайте народу знать — мы, мол, есть…

— Дадим! Дадим, батя! Партия большевиков, вся Россия напрягает силы! Питер, Москва, сам Ленин шлют подмогу. Организуемся, готовимся, чтобы сразу ударить! Штабы, снабжение, то да се…

— А ты, старик, здесь говорил мудро, — взволнованно сказал подошедший начдив Медведев. И, обращаясь к начштаба Григорию Лунцу, распорядился: — Готовьте разведывательные группы, все верховыми. С центральной пойдет комиссар — жару наддаст! И ты, отец, тоже людей подбери, охотников, проводников! Как махнем по вражеским тылам — сразу услышите: мы — есть!

Последующие дни ознаменовались многими смелыми вылазками. Наши разведчики, стреляя на ходу, врывались в деревни, вихрем проносились по главной улице, снимали вражеские заставы и возвращались, как правило, без потерь. Сплошной линии фронта ни у нас, ни у белых не было, а опорные узлы мы обходили благодаря своим проводникам из вотяков [5] В ту пору удмуртов называли вотяками. — Прим. авт. и русских.

Особенно знаменателен был первый рейд.

В туманную ночь небольшой отряд незаметно достиг села, указанного стариком. От местных жителей мы узнали о численности и вооружении белогвардейцев, о расположении их штабов, о засадах и сторожевых охранениях. Приготовив к бою гранаты и взяв карабины наизготовку, разведчики незаметно двинулись вдоль села. Из поповского дома неслись пьяные голоса, песни и звуки гармоники. У ворот стоял подвыпивший белый офицер.

Я подскакала к нему на своем иноходце и выстрелила. Офицер рухнул на землю. Разведчики швырнули в окна поповского дома несколько гранат и, раздобыв точные сведения о противнике, вернулись в расположение дивизии.

Мы совершили несколько подобных рейдов. Вятская дивизия действительно была Особой.

Народ узнал своих защитников. Крестьяне поднимались и целыми деревнями уходили в партизанский отряд Журавлева, что базировался на большое село Петропавловское.

Весной 1918 года Симоновский район слился со своим соседом. Теперь район называется Рогожско-Симоновским. К нам вливается и завод «Гужон», сыгравший заметную роль в дни Октября.

Управление района переносится на Большую Алексеевскую. Здесь же, напротив, и райком партии.

Главное — наладить хозяйство, накормить людей: Москва снабжалась продовольствием через районы.

Исполком Совета переживал критические дни.

У булочных с ночи выстраивались очереди за хлебом. Когда объявлялось, что не получат и осьмушки, люди шли к нам в Совет, на Большую Алексеевскую. Женщины с детьми на руках запруживали не только двор, но и улицу. И тогда заведующий продовольственным отделом Николай Иванович Соколов, бывший рабочий завода «Динамо», умоляюще смотрел на меня: он не выносил слез и крика.

Мне, как женщине и матери, было проще разговаривать с народом. Жители прилегающих улиц хорошо знали меня (к тому времени я переехала из беженского поселка и жила на Пустой улице в доме 41). Женщины знали в лицо и няню, которая так же, как они, часами стояла с моим ребенком в очереди за хлебом.

Мы могли разговаривать как равные. Я еще кормила малыша грудью, и женщины знали это.