Петр Вайль - Стихи про меня

Александр Володин 1919—2001

!976

Как неуклонно, стремительно и на­глядно нарастает с годами количе­ство людей, к которым хочется обра­титься с этими непритязательными строчками.

Алексей Цветков 1947

[1978]

В середине 80-х в Вашингтоне Цветков исполнил детскую мечту: купил гово­рящего попугая. Попугай был боль­шой, злобный, стоил девятьсот дол­ларов, имел в паспорте репутацию быстро обучаемого полиглота. Цветков припо­мнил навыки преподавания языка и литературы в колледже Карлайла и вдохновенно взялся за дело.

Интерес к животному миру он выказал еще в молодости, когда написал книгу "Бестиарий", полную разнообразных сведений: "Гиену за то, что гиена она, / Гиеной прозвали в народе". Ярко там сказано о зайце: "Зубы крепкие на зависть, / Мощных лап не зацепи! / Кровожадный хищник заяц / Ходит-бродит по цепи. / Толстозобый, кру­торогий, / Хватка мертвая — тиски. / Все живое по дороге / Разрывает на куски".

Брем сделался Дуровым. За полтора года неус­танных усилий попугая удалось выучить двум рус­ским фразам. При звуках застольного бульканья он вопил: "По второй!" Когда взгляд его падал на другую квартирную фауну, сидевшего в клетке хорька, попугай заявлял: "Хорек — еврей!" Всё.

"не описать какие случаи смешные", — выра­зился Цветков по другому поводу. Впрочем, по всем поводам вообще.

За тридцать зарубежных лет он медленно и неуклонно продвигался с запада на восток. Сан-Франциско, Пенсильвания, Вашингтон, Мюнхен, Прага — все ближе к родному Запорожью. Попу­гай остался в Штатах. Где именно он теперь оби­жает хорьков и евреев — неизвестно.

"уже и год и город под вопросом" — быть мо­жет, самое выразительное и трогательное, что сказано по-русски о разрыве и единстве миров при географическом перемещении. Это из сбор­ника "Состояние сна", стихотворения которого написаны между 1978 и 1980 годами — одно луч­ше другого. Резкий расцвет после отъезда из Рос­сии — видимо, тот захлеб страшноватой и желан­ной свободы, который мне очень знаком. То чувство веселого отчаяния, когда осознал, что ты не просто пересек океан, а поменял миры, и по­лагаться можно лишь на себя, и ты готов к это­му, хотя полон ужаса, потому что в прежней жизни хоть и не было многого хорошего, но не было и необходимости отвечать за все самому.

Так, вероятно, приняв сто грамм, поднимаются из окопа.

Ощущение памятно, только я не готовился так, как Цветков, во всем положившись на жиз­ненный произвол. Он ждал и примеривался. "Кто виноват, что прошлое прошло, / А будущее все не наступает" — сказано давно, очень давно, еще когда Цветков писал с запятыми и заглавными. Он подгонял будущее: "Мне было любить не под силу, / В расцвете души молодом, / Холодную тетку Россию / И ветра пожизненный дом". Те­перь мне представляется, что, несмотря на раз­личия предварительного периода, результат у нас схожий, созерцательно-обобщенный, когда все — и холодная тетка, и Новый Свет — стали про­шлым. Говорю об этом как человек, знающий Цветкова двадцать с лишним лет, почти ровес­ник. Почти одновременно "Мы в гулкой башне вавилонской / Сменить решили этажи" — только он осознанно, а я по легкомысленной тяге к жиз­ненной пестроте.