Евфросиния Керсновская - Сколько стоит человек. Тетрадь восьмая - Инородное тело

Юноша лет семнадцати, ехавший с матерью в Норильск к отцу, заболел еще в пути, на пароходе. Поскольку этим пароходом была старая калоша «Мария Ульянова», то она плелась, шлепая лопастями, недели две, так что парень был доставлен в очень тяжелом состоянии — в помраченном сознании. Врач-инфекционист Георгий Александрович Попов поставил диагноз «брюшной тиф» и, как говорится, раздул кадило: дезинфекции, бактериофаг, прививка пентовакцины…

Спору нет, лучше напоить людей мерзким бактериофагом [28] неприятное на вкус лекарство, поражающее и убивающее бактерии. , чем дать вспыхнуть опасной инфекции, особенно в условиях Норильска.

На вскрытии я обнаружила милиарный туберкулез: все органы, включая сердце, были не только усыпаны «просом», но буквально проросли казеозными очагами величиной с горошину, а пейэровых бляшек [29] изъязвление участков тонкого кишечника. Встречается исключительно при брюшном тифе. в тонком кишечнике и в помине не было.

Клинически оба эти недуга сходны. И нет позора в том, что врач их не смог дифференцировать, тем более что больного доставили в больницу в бессознательном состоянии и он вскоре скончался. Помочь ему все равно никто бы не смог… Но самолюбие врача было уязвлено: он предпочел бы бороться и победить вспышку брюшного тифа: дескать, «моя бдительность»… А тут записано в протоколе, что никакого тифа и не было. Значит, так будет доложено директору комбината.

Еще враг: доктор Баев.

Немолодой уже инженер Сорокин отсидел десять лет за «контрреволюционную деятельность». Не успев хоть мало-мальски очухаться после освобождения, слег в больницу: боль в груди; печень и селезенка увеличены, падение сердечной деятельности, нарастающая слабость…

Лечащий врач Баев признал вспышку туберкулеза, перешедшего из латентной формы в активную и распространившегося гематогенным путем по всему организму. Милиарная форма. Признал инженера Сорокина безнадежным. Никакого лечения, кроме кодеина внутрь и морфия подкожно. Через десять дней больной скончался. Диагноз: «милиарный tbc».

На вскрытие пришел доктор Денцель. Баев сказал:

— Мне неинтересно. Тут нет никакого сомнения. Помочь было невозможно…

При вскрытии никакого туберкулеза, тем более милиарного, я не обнаружила. Признала: крупозная пневмония в стадии серого опеченения, с неразрешившимся очагом, перешедшим в нагноение в левой нижней доле. Миокардиодистрофия. В печени — застойные явления.

Денцель сконфужен.

— Не пишите этого! Пусть будет милиарный tbc.

— Как это так — «не пишите»?!

— Ведь помочь ему все равно нельзя…

— Теперь нельзя. Но десять дней тому назад можно было. И нужно! Сульфидин, по Ивенс — Гайсфорду, давали? Не давали! Даже камфоры с кофеином для поддержания сердца не дали, а ведь крупозная пневмония — это, по словам Лаэннека, «одно из самых грозных заболеваний сердца». А чем вы сердцу помогали?

Когда Павел Евдокимович узнал от Денцеля о моей непреклонности, то он за голову схватился:

— Фросинька, что ты наделала?! Ведь это Баев! Он научные труды пишет…

— Тем более недопустима подобная грубая ошибка!

Куда там! Павел Евдокимович вырвал протокол из книги и переписал все заново, подтвердив в угоду вольному врачу Баеву диагноз «милиарный tbc». Сомневаюсь, чтобы Смерть «радовалась», а вот в том, что доктор Баев негодовал, я ничуть не сомневаюсь.

Допускаю: врач может ошибаться. Но никакой врач не имеет права экспериментировать на живых людях, особенно если этот «врач» — Хая Яковлевна Кузнецова, теперь уже вольная, а «подопытные кролики» — заключенные.

Неужели можно было смолчать, если у человека, который умер на восемнадцатый день после операции, я обнаружила между печенью и диафрагмой… салфетку — чуть не полметра марли?!

А можно ли обойти молчанием то, что после тотальной резекции желудка пищевод свободно свисает в брюшную полость?

Из всех врачей Хая Яковлевна была самой злой и мстительной, к тому же абсолютно никчемной. Может быть, Виктор Алексеевич был еще более злопамятным, но он по крайней мере был талантлив до гениальности, хоть и авантюрист высшей марки.

Замечу мимоходом, что я далека от того, чтобы утверждать, будто я — единственный рыцарь без страха и упрека Норильского комбината. Однажды я присутствовала, только присутствовала на вскрытии…