Виктор Андриянов - Гейдар Алиев

— Конечно… Был еще такой случай. Уже когда Алиева освободили, мы сидели часа три, очень откровенно говорили. Я сказал, что у меня в сейфе лежат бумаги… Я полистал их…

— Николай Иванович, я знаю, кто это написал. У вас такая бумага, у Горбачева, Яковлева… Это месть непорядочных людей.

В долгом и добром разговоре за чашкой чая Николай Иванович спросил своего собеседника и о знаменитом перстне. Все, кто смотрел репортаж из Баку о последнем визите генсека, помнят, как Леонид Ильич любовался перстнем.

— Гейдар Алиевич, идут разговоры, что вы вручили Брежневу перстень с бриллиантом. Он сидел в президиуме и крутил этот перстень. Все освещение было направлено на него, и мы видели, как блистали лучики.

— Николай Иванович, сплетни все это, — ответил Алиев. — Зачем мне все это? — И достал журнал. На обложке снимок: брежневский самолет. От трапа отходят Гейдар, Брежнев и другие лица. Сзади — начальник охраны, генерал. — Я зашел в самолет, как положено хозяину. Пригласил Брежнева: «Леонид Ильич, пойдемте». Так всегда полагалось. Ну неужели вы думаете, что в самолете я сунул ему перстень. Присмотритесь: на руке Брежнева то самое кольцо. Он прилетел с ним. Неужели я такой идиот, чтобы, приглашая гостя спуститься на азербайджанскую землю, начинать с подношения?

— В общем, разговор был очень откровенный, — заключает Рыжков. — Я ему поверил, а через пару дней с этим пакетом зашел к Горбачеву. Мы с ним встречались почти ежедневно, а то и два-три раза в день. Генсек увидел пакет, тут же бодро отозвался: «У меня такой есть». «Михаил Сергеевич, я разговаривал с Алиевым». — «Ну и что?» — «Я считаю, надо положить эти бумаги подальше и забыть о них». Я так и сделал — никакого хода им не дал. Что сделал Горбачев со своими бумагами, не знаю.

Генсек о них не забыл. Готовилось громкое дело. «Будет процесс почище рашидовского», — приводит слова Горбачева его помощник Черняев. Не получился процесс. Не мог получиться, потому что «факты оказались ерундой». К такому выводу после многочисленных проверок, комиссий пришел и Яковлев. Ему доложил Пуго, председатель Комитета партийного контроля: оснований для возбуждения дела нет.

Александр Николаевич Яковлев охотно призывает большевиков покаяться за их реальные или мнимые грехи. Но почему-то за свои грехи, хотя бы за расправу с Алиевым, его семьей, не кается. Вроде он ни при чем.

«Вы знаете, Артем, я рад, что Зарифа не была свидетелем всех тех унижений, через которые мне пришлось пройти, когда я был изгнан из состава Политбюро».

Так говорил Гейдар Алиевич Артему Боровику, замечательному журналисту, погибшему в авиакатастрофе. Свидетельство Артема записал Вагиф Мустафаев. В том же фильме Боровик рассказывает, как Гейдар Алиевич звонил Шеварднадзе (ему как министру иностранных дел подчинялся МГИМО, где преподавал Ильхам), просил: «Оставьте парня в покое. Почему вы его бьете дубиной по голове?» И все-таки, продолжает Артем Боровик, Ильхама уволили. А он в то время содержал отца, семью. Эта семья битая, много испытавшая.

…После отставки Алиева журналисты допытывались у Рыжкова:

— Вы с ними работали, правда же, он плохой человек?

— А если я скажу, какой он хороший, вы не станете писать? Вам это неинтересно? Я всем говорил тогда и повторю сейчас, что не буду бросать камни в этого человека. Да, мы работали вместе. И он хорошо работал.

Рыжкову вспоминается эпизод в аэропорту «Внуково»:

— Сижу перед вылетом, пью чай. Подходит незнакомый азербайджанец: «Николай Иванович, давайте выпьем по бокалу шампанского. Я хотел бы с вами выпить за нашего Гейдара. Вы единственный человек, который не бросил в него камень, не пошли на поводу у других».

Но эта встреча была позже. Пока же Горбачев тасовал карты — менял во второй или третий раз свое окружение.

Однажды черед дошел и до Евгения Максимовича Примакова, члена Политбюро ЦК КПСС, а после — Президентского совета. Академик занимал в Кремле тот самый кабинет, где до него работал Алиев. Рассказывая о событиях 1991 года, Примаков пишет:

«После XXVIII съезда КПСС я всецело сделал упор на работе в Президентском совете. Занимался не только внешнеэкономической деятельностью, но и вопросами, выходящими за ее рамки. Отношения с Михаилом Сергеевичем были хорошими, и я мог ставить перед ним проблемы довольно острые, решение которых, на мой взгляд, было необходимо. Но постановка этих вопросов вызывала определенную напряженность. Сознаюсь, главное, что меня волновало, даже возмущало, — это недостаточная решимость в укреплении власти Закона». Но в этом-то, заметим, и был весь Горбачев. На соображения Примакова он ответил, что «хочет избежать в тяжелые времена перехода к другому обществу гражданских столкновений — их могли бы спровоцировать решительные меры по наведению порядка в стране в целом». Примаков считал, что в словах Горбачева была только частичная справедливость: «Скорее даже справедливость намерений, а не возможных результатов отказа от такой активности, что в конце концов подтвердилось путчем, организованным ГКЧП».