Вячеслав Кеворков - О чем говорят президенты? Секреты первых лиц

9 февраля 1984 года Андропов скончался.

Мне рассказывали, что незадолго до смерти он прямо спросил врача, сколько дней ему отведено. Услышав ответ, распорядился временем, как истинный государственный деятель — мужественно, в полном соответствии с так понравившейся ему философской максимой: «Неизбежное прими достойно».

Андропов был, безусловно, последним государственным деятелем, верившим в жизнеспособность советской системы. Причем, верил он не в ту систему, которую унаследовал, придя к власти, а в ту, которую намеревался создать путем осуществления решительных реформ.

В ноябре 1986 года в Москве, в здании Комитета защиты мира проходили заседания Бергерсдорфского дискуссионного клуба. Для участия в них прибыли бывший канцлер ФРГ Гельмут Шмидт и бывший министр в правительстве Вилли Брандта Эгон Бар.

Ноябрьским промозглым утром мне позвонил Леднев и сообщил, что Гельмут Шмидт выразил желание с ним встретиться. Я обрадовался и самому сообщению, и бодрому голосу Валерия, поскольку все последнее время он пребывал в удрученном состоянии. Что и говорить, для нас это была приятная неожиданность.

Я благословил Валерия на эту встречу, и мы договорились, что я буду ждать с нетерпением его возвращения у себя в кабинете.

Валерий отправился на свидание с канцлером в том же костюме, в котором навестил его в первый раз. Искусного цирюльника, так прекрасно настроившего его на философский лад перед первой встречей, в Москве не было, но нашелся все же добрый человек, который не только привел его голову в соответствующий порядок, но снабдил ее достаточно концентрированный цирюльным запахом.

Ждать возвращения пришлось долго, но прежде, чем появился Валерий, позвонил по телефону Бар. Он сообщил, что встреча их была очень теплой, но Шмидта тем не менее обеспокоило его подавленное душевное и плохое физическое состояние. Оба они считают, что ему нужна срочная поддержка и помощь. Они готовы оказать в любом виде и то и другое.

Вскоре вошел и сам Валерий. Глаза его смешливо и весело, как и прежде, поблескивали за толстыми стеклами очков. Он уселся, довольный, в кресло, и подробно рассказал о только что закончившейся встрече с Гельмутом Шмидтом и Эгоном Бара. Особенно растрогало его то, что вице-канцлер интересовался его личными проблемами. Ясно было, что этот разговор для него, потерявшего веру в себя и в справедливость, стал настоящим бальзамом.

Развалившись в кресле и закинув ногу на ногу, он вновь и вновь пересказывал все детали беседы, боясь упустить хоть малейшую подробность. Его буквально распирало от гордости.

Вдруг он так же неожиданно умолк, а затем, закрыв лицо руками, горько зарыдал.

Я не стал мешать ему. Каждый избавляется от стресса по-своему.

Наконец, Валерий отнял руки и, глядя на меня в упор, спросил:

— Ты можешь объяснить, почему германский канцлер нашел время повидаться со мной и поинтересоваться состоянием моего духа и здоровья и сказать при этом добрые слова? Почему у людей, говорящих на чужом языке, больше понимания и сочувствия, чем у тех, кто говорит с нами по-русски? Куда подевалась знаменитая «русская душа»?!. Поверь, если бы не сын, я давно нашел бы силы уйти из этой жизни…

Это была последняя минорная нотка в тот день.

После встречи с бывшим канцлером Валерия трудно было узнать. Он словно выпрямился душой, в глазах появились искры жизни, вернулось не покидавшее его никогда жизнелюбие.

Оставшееся до смерти время Леднев прожил без тени угнетенного состояния и умер легко, в одночасье.

Несомненно, эти дни жизни подарил ему Г.Шмидт.

4 апреля 1982 г., прямо в редакционном кабинете, Валерия настиг апоплексический удар. Он потерял сознание, но скоро оно вернулось. Лежа на носилках приехавшей «скорой помощи», он успел пошутить, что «от такого удара и умереть можно».

К сожалению, предсказание сбылось. 7 апреля Валерия Леднева не стало.

В некрологе, помещенном в его газете «Советская культура», а также во время панихиды его многочисленными друзьями было многократно повторено то, что ему гораздо важнее было бы услышать живым.

Тридцатого мая в Москву прилетел Эгон Бар. Он попросил меня свезти его на могилу Валерия.

Над свежим, еще не оформленным холмиком высился его громадный фотопортрет. С него Валерий смотрел на нас, остававшихся здесь доживать свой век, без малейшей зависти.

Опустив на могилу гвоздики, Бар сказал:

— Без него Москва стала пустой.

Тут же, не произнося ни слова, он вынул листок бумаги и, вглядываясь в портрет Валерия, быстрым почерком написал письмо его сыну Сергею.