Степан Лопатин: Живая память

В тот день на ОП зашел зам. командира полка капитан Ларионов и потребовал заглубиться в землю на полный профиль. Капитан говорил это перед строем, поставленным перед ним повзводно. Я стоял между взводами. И хотел пояснить:

- Пробовали врыться, товарищ капитан, вода...

- Молчать!!! Кто разрешил в строю разговаривать?! Пробовали, а не сделали! Делать надо, а не открывать дискуссии! - И разозлился, наверное, по-настоящему, увидев в моей реплике желание противоречить.

Едва ли это было нарушением строевой дисциплины - младший офицер пояснял старшему, а капитан разразился в мой адрес бранью:

- Разговоры ведем, разговорчики! Не хватало еще открыть колхозное собрание! Проголосовать, кто за, кто против! Не подразделение, а сброд дикой орды! Люди ничего не делают! Санаториев здесь нет и не будет!

И далее - поток оскорбительных слов.

Ларионов ушел.

Осталась обида - если упрощать и сводить свои чувства к одному слову. За себя. За полуголодных солдат. Я отошел от орудий, сел на пустой ящик.

Приказ, каким бы он ни был, выполним завтра. Начинать сейчас без уверенности в полезности работы - руки не поднимаются.

А надо ли, если подумать здраво? Не до здравого смысла сейчас. Где он может остаться, этот смысл, после таких разъяснений?

Надо в первую очередь подтянуть людей, привести в нужный вид. Убрать лишнее - вот эти ящики и гильзы. Вскипятить воду и побриться.

А как вскипятить без костра? Разжигать - значит действовать вопреки Ларионову. Но - успеем. Пока светло.

Подошел командир первого орудия сержант Абрамов, сел рядом, скрутил козью ножку. Протянул кисет:

- Угощайся, товарищ младший лейтенант. Кисет я принял, закурил. Обращение на "ты" осталось незамеченным.

- А видать, долго стоять ныне будем, - начал Абрамов. - Куда сейчас тронешься? Дён пятнадцать, а то и боле прохлюпаемся. Вода теперь не токо здесь - везде.

Размеренная речь пожилого сержанта действовала успокаивающе.

- Закрепиться надо, а как - ума не приложу, - продолжал он. Немец-то, слышно, рядом, только пули не залетают, а из миномета вполне достать может. Поговорю я с ребятами, как за дело взяться. Мастера у нас, сам знаешь, всякие есть. Додумаемся, поди.

- Вместе будем думать, Петр Панкратьевич, вместе... А сейчас позови сюда остальных командиров орудий.

* * *

В этот день открывали огонь только однажды - на это ушло не более получаса. К вечеру прибрали у орудий, проверили маскировку. Сзади под деревьями усилили перекрытия шалашей, а расчищенную от снега землю накрыли свежим лапником. Побрились.

Появился старшина батареи Климов, выдал хлеб, водку.

- Извиняйте, приварка сегодня не будет - не привез. Вот получайте еще сахар и по пачке чая на отделение.

- Когда кормить будешь как следоват?

- Разговорчики. Не от меня зависит.

Разрезав хлеб на равные части по числу претендентов, посадили одного солдата лицом в сторону. Хлеборез показывал на кусок и спрашивал: "Кому?" "Такому-то". - "Кому?" - И так далее, пока порцию не получил каждый.

Чтобы вскипятить чай, разожгли небольшой костер, заслоненный, правда, со всех сторон, - запретить его я не мог. Люди приняли свои законные "наркомовские" сто грамм, пошвыркали чай, отогрелись и повеселели.

А на ночь - подожгли сухое бревно, прорубив на нем продольную канавку, обратив канавкой к земле, - старый охотничий способ. Бревно горело всю ночь скрытным пламенем, не освещая местности, но обогревая расположившихся вокруг него солдат.

- Как самочувствие? - спрашивал меня по телефону лейтенант Клевко на другой день утром. - Говорят, Ларионов из тебя пыль вытряхивал?

- Было дело. Пять суток домашнего.

- Теперь что - в шалаше будешь сидеть и отсыпаться?

- Поскольку домашний - могу и в шалаше...

- Привыкай. Он обязан требовать порядок, а твое дело - выполнять. Но сегодня - повремени с оборудованием. Прогуляйся по нашему "дому" - от ОП к наблюдательному пункту. Выходи, я тебя встречу на линии.

Добродушная ирония комбата вернула мне хорошее настроение.

Я пошел по линии - телефонному проводу, проложенному на НП, с солдатом из взвода управления. Прошли кустарник, тропинкой вышли на дорогу, обсаженную по обочинам высокими тополями. Дорога шла к поселку.

- Посмотрите, что немец удумал, - сказал солдат.

Метрах в двух от земли к каждому дереву с обеих сторон дороги были привязаны небольшие, с печатку хозяйственного мыла, бруски взрывчатки, болтались куски бикфордова шнура. Оставалось вставить взрыватели, поджечь шнур. Взрывом срубалось дерево, комель отбрасывало в сторону, вершина падала на дорогу.