Маркус Вольф: Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки

Столь же мало я стыжусь своего участия в стремлении ГДР в послевоенные годы обнажить корни национал-социализма, его военных преступлений, наиболее отвратительных из всех имевших место в истории. Под этим знаком и проходили первые этапы моей деятельности в секретной службе.

И при всей своей причастности к несправедливостям и жестокостям холодной войны я горжусь тем, что моя деятельность в секретной службе способствовала сохранению статус-кво в Европе и тем самым наиболее длительному мирному периоду в современной европейской истории и предотвращению ядерного ада.

Решительно выступая против попыток криминализовать историю ГДР и отрицать ее антифашистские корни, я все же никак не могу оспорить свою долю ответственности за теневые стороны ее системы и за причины ее краха. Со своей позицией и своей деятельностью я был частью этой системы, принимал участие в использовании ею власти. Иметь дело с властью всегда означает, что ты должен взять на себя ответственность за ее злоупотребления другими. Это я несу на себе как часть итога моей жизни.

С 1989 года я все время спрашиваю себя о причинах плачевного исхода нашего государства и о том, что я в соответствии со своей возросшей осведомленностью мог и должен был сделать последовательнее и решительнее. Меня сковывал не недостаток мужества, когда нужно было отстоять свое мнение. Скорее это было сомнение в том, что в той системе, как она сложилась, вряд ли можно было добиться чего-то стоящего с помощью открытого критического выступления. Как и многие мои друзья, я остерегался того, чтобы тронуть священную корову — закрепленную в конституции ведущую роль партии, хотя нам повседневно давали почувствовать, как эта ведущая роль душит в зародыше любое столкновение мнений, любую творческую дискуссию. Как зачарованные, мы ожидали смены поколений, изменений сверху, прежде всего в Москве, не понимая того, что мы сами себе связываем руки, делегируя все действия другим. В конце концов перемены сверху произошли, воплотившись в фигуре Михаила Горбачева. На него я тоже возлагал свои надежды, но очень недолго. Время истекло: модель общества, установленная в России в 1917 году, потерпела крах.

Что же остается от наших идеалов, от наших усилий превратить социализм в действительность? Мы верили, что честно следуем идеям, которые Маркс и Энгельс сформулировали в Коммунистическом манифесте. Мы верили, что способствуем построению общества, в котором великие идеалы Французской революции будут обладать большей жизненной силой, чем в капиталистической системе. Мы потерпели крах, но не потому, что внедряли в практику слишком много социализма, а потому, что слишком мало. Это мое твердое убеждение, так же как я убежден в том, что преступления, имевшие место при Сталине, — это не преступления коммунизма, а преступления против коммунизма.

Мой путь к социалистическому движению начался в то время, когда при Сталине понятие свободы отдельной личности уже было принесено в жертву безусловному подчинению партийной доктрине, безусловному послушанию, которое в конечном счете ничем не отличалось от рабского повиновения властям всесильного государства, в то время когда циничные властители обратили идеалы во зло, дабы манипулировать дисциплинированным обществом.

Реальность в обществе ГДР все более отдалялась от демократии и социализма, и тем самым ее общество было задушено, а система разрушена. Но без демократии как необходимой предпосылки наше общество неизбежно проигрывало в сравнении с плюралистической демократией развитых капиталистических стран. Большая социальная защищенность не могла перевесить отсутствие свободы передвижения и постоянную регламентацию свободы выражения мнений.

Для многих моих земляков сияющие фасады Запада обещали больше, чем за ними стояло. Многие должны признать, что иным правам человека в ГДР придавалось более серьезное значение. Право на труд, на оплаченное жилье большинство оценили только тогда, когда эти права потеряли. Утрата солидарности в обществе воспринимается как тяжелая утрата.

Можно, конечно, возразить, что критика демократических или недемократических условий капитализма не должна вестись по меркам социалистических идеалов. Это, конечно, правильно, но, тем не менее, я могу возразить, что я, так же как и другие, не могу принять ту общественную систему, при которой уже десятилетиями богатые несомненно становятся все богаче, а бедные — все беднее. Могут ли люди в перспективе быть удовлетворены такой моделью цивилизации, основной чертой которой является подчинение всего диктату собственности?