Такое согласие, упрекали меня, противоречит морали «Второго пола»: я требую от женщин независимости, а сама никогда не знала одиночества. Эти два слова не синонимы, но, прежде чем объясниться, мне хотелось бы отмести некоторые глупости.
Люди говорили, что мои книги писал Сартр. Один человек, не желавший мне зла, посоветовал на другой день после присуждения Гонкуровской премии: «Если будете давать интервью, уточните, что «Мандарины» написаны лично вами. Вы же знаете, что говорят: будто вам помогает Сартр…» Уверяют также, будто он обеспечил мой успех: его вмешательство ограничилось тем, что он передал Борису Парену две мои рукописи, одна из которых, впрочем, была отвергнута. Ладно, оставим это. При мне не раз утверждали, что Колетт преуспела «через постель», настолько наше общество склонно держать мне подобных в положении второстепенных существ, считать их отражением, игрушкой или кровососом великого мужского пола.
Тем более считалось, что все мои убеждения внушены мне Сартром. «С другим она была бы мистиком», — написал Жан Гиттон; а совсем недавно некий критик, бельгийский, если не ошибаюсь, размечтался: «А если бы она встретила Бразий-ака!» В газете под названием «Трибюн дез ассюранс» я прочитала: «Если бы вместо того, чтобы стать ученицей Сартра, она оказалась во власти какого-нибудь теолога, то была бы страстной теисткой». По прошествии пятидесяти лет я вновь встречаюсь с давнишней идеей моего отца: «Женщина является тем, что делает из нее муж». Он полностью ошибался; ему ни на волосок не удалось изменить юную богомолицу, воспитанную в монастыре Уазо. Даже выдающаяся личность Жореса потерпела неудачу, натолкнувшись на благочестивое упорство его супруги. Юность не делает уступок, она оказывает сопротивление: ну как я, такая, какой была в двадцать лет, могла поддаться влиянию какого-нибудь верующего или фашиста? Дело в том, что у нас принято считать, будто женщина мыслит своей маткой: какое, право, свинство! Я столкнулась с Бразий-аком и его приспешниками: они внушали мне ужас. Я могла привязаться лишь к человеку, враждебному всему, что ненавидела я сама: правые партии, благомыслие, религию. И не случайно, что я выбрала Сартра, ибо в конечном счете я его выбрала. Я последовала за ним с радостью, потому что он увлекал меня на ту стезю, по которой я хотела идти; позже мы всегда вместе обсуждали наши пути. Помнится, в 1940 году, когда я получила его последнее письмо из Брюмата, написанное наспех и немного неясное, одна фраза при первом прочтении испугала меня: не собирается ли Сартр вступить в сделку? В то мгновение, когда этот страх пронзил меня, по сковавшему меня напряжению и боли я почувствовала, что если не смогу убедить его, то стану отныне жить наперекор ему.
Остается добавить, что философские и политические идеи исходили от него. Похоже, что некоторые молодые женщины были этим разочарованы: выходит, я соглашалась на ту «относительную» роль, которой советовала им избежать. Нет. Идеологически Сартр — творец, я — нет; вынужденный в силу этого делать политический выбор, он тем самым углубил его смысл в гораздо большей степени, чем я была заинтересована это делать, и, отказавшись признать его превосходство, я тем самым предала бы свою свободу; я замкнулась бы на недобросовестном стремлении к состязанию, которое порождает борьбу полов и является противоположностью интеллектуальной честности. Я сохранила свою независимость, ибо никогда не перекладывала на Сартра свою ответственность: я не приняла ни одной идеи, ни одного решения, не проверив их критически в применении к самой себе. Мои переживания рождались от непосредственного соприкосновения с миром. Мое личное творчество требовало от меня поисков, решений, упорства, борьбы, труда. Он мне помог, я тоже ему помогла. Но жизнь я воспринимала не через него.
По сути, подобное обвинение составляет часть того арсенала, который мои противники использовали против меня. Ибо моя публичная жизнь — это история моих книг, моих успехов и неудач, а также тех нападок, мишенью которых я была.
Во Франции, если вы пишете, быть женщиной — значит давать оружие против себя. Особенно в том возрасте, когда я начала печататься. По отношению к очень молодой женщине проявляют игривую снисходительность. Если она старая, перед ней расшаркиваются. Но, утратив первую свежесть и не успев еще приобрести налет древности, попробуйте открыть рот — на вас спустят всех собак! Если вы придерживаетесь правых взглядов, если с готовностью склоняетесь, признавая превосходство самцов, и не говорите дерзостей, вас пощадят. А я была из левых. Пыталась кое-что сказать, в том числе и о том, что женщины не являются калеками от рождения.
Читать дальше