Элеонора Прохницкая - Жизнь как КИНО, или Мой муж Авдотья Никитична

Ко мне тут же подошел «искусствовед в штатском», так мы прозвали сотрудника КГБ, и попросил подняться к нему в номер.

— Ну что, Прохницкая, окончены твои гастроли. За все твои «штучки» ты завтра же будешь отправлена в Москву. И конечно, с соответствующей характеристикой твоего аморального поведения!

— За что?! Что я сделала?!

— Ну, во-первых, ты, советская девушка, позволяешь французам обмерять тебя и щупать за все места! Во-вторых, как ты могла упасть так низко, чтобы целоваться с капиталистом?!

Я не знала, чем оправдать мой «антисоветский» поступок перед работником КГБ, и пролепетала:

— Бруно Кокатрикс не капиталист. Он — наш импресарио.

— А по-вашему импресарио — не капиталист?! — Сучков насквозь просверлил меня злющими глазами.

Я ушла в свой номер и ревела там как белуга. Потом я решила поставить в известность о моем отправлении в Москву руководителя поездки Георгия Сергеевича Агаджанова. Он сказал: «Не ревите, Элла, я разберусь». Через 15–20 минут Агаджанов постучал в мой номер и, чтобы успокоить меня, а относился он ко мне, надо сказать, исключительно хорошо и за мою работу в мюзик-холле, и за мое поведение, подробно пересказал мне разговор с Сучковым.

Агаджанов сказал:

— Во-первых, товарищ Сучков, поцелуй Прохницкой в щеку пожилого человека Бруно Кокатрикса — это не антиморальный поступок. Во-вторых, публикация в газетах размеров талии нашей «Натали» — это реклама для мюзик-холла. В-третьих, и в самых главных, что ваша скоропалительная, необдуманная отправка актрисы Прохницкой в Москву, не сделавшей никакого плохого поступка, — это срыв гастролей мюзик-холла в Париже. Без Прохницкой мюзик-холл не сможет работать! А за срыв гастролей в Париже, Сучков, вы лично будете отвечать и нести ответственность не только перед министром культуры Е. А. Фурцевой, но перед Политбюро, утвердившим эти гастроли как очень важные для установления дружественных отношений между Францией и Советским Союзом!

Сучков все понял и оставил меня в покое.

На банкете в Париже с чокаюсь с тем самым Сучковым (КГБ), который хотел выслать меня из Парижа

После выступления все артисты, кроме кордебалета, собрались в моем номере выпить «Божеле» за мое здоровье. Тогда «Божеле» стоило очень дешево. Неожиданно для всех в дверях появился Сучков.

— Вот, Элла, пришел вас поздравить. Не возражаете?

— Нет. Проходите, пожалуйста.

Мы налили ему вина. Сучков вытащил из внутреннего кармана пиджака небольшую бумажку и прочитал:

Разгоряченные красным французским вином, мы напроказничали. Кто-то из артистов сказал: «А чего это капиталисты выпендриваются и выставляют на ночь в коридор свою обувь, чтобы им ее почистили? Сами, что ли, не могут это сделать? А давайте мы перепутаем все их башмаки!» Что мы и сделали.

Говорят, на утро на этаже была паника и шум, но мы ничего не слышали. После «Божеле» мы спали как убитые до самого обеда…

День окончания наших гастролей в Париже 14 июля совпал с большим национальным праздником Франции — днем падения Бастилии. Мы заранее получили французский текст «Марсельезы» в русской транскрипции. Когда после окончания спектакля вся наша труппа вышла на авансцену и запела «Марсельезу» — зрители встали со своих мест и пели вместе с нами.

Афанасий Белов, Люся Зыкина, я и Жорж Розетти. Париж, 1964 год

… С того дня прошло более сорока лет, но я до сих пор испытываю чувство волнения, вспоминая тот русско-французский «хор» и биение наших сердец в унисон!

Мы оставили французам на память нашу замечательную песню «Подмосковные вечера», которую солисты мюзик-холла исполняли, каждый по куплету, в финале нашего спектакля.

Много лет на русском языке ее поет Мирей Матье. За 1964 и 1965 годы мы отыграли в «Олимпии» 101 аншлаг!