Валерий Попов - Довлатов

Дальше он пишет уже напрямую Наталье, как старый верный друг:

«Милая Наташа! Мужья всегда заняты — поэтому я тревожу Вас!

Георгий Николаевич всем очень понравился… Но он уже проворонил “Руслана”. Проворонит и все. Сейчас американские журналы пишут о русских на западе, составляя стандартную обойму, начиная список с обязательных фамилий — Солженицын, Бродский, далее, почти неизменно — Войнович, Аксенов, блуждающие, но все же часто упоминаемые Синявский, Максимов, и наконец, за последние годы прибавились мы с Лимоновым, реже — Мамлеев, Алешковский и Соколов.

Вам (Владимову) нужно сюда приехать хотя бы на 2 недели, обзавестись литагентом и адекватным переводчиком. Чтобы эта поездка не была разорительной, надо выступить в 3–4 городах…»

После чего четко ориентирует Владимова в нью-йоркской издательской жизни:

«Среди других издателей Ефимов выделяется своим демократизмом (на фоне “Ардиса”), своей порядочностью (на фоне “Руссики”), своей интеллигентностью (на фоне Габи Валка), и своей ответственностью (на фоне “Серебряного века”)… Просьба от Ефимова — не печатать “Чемодан” как книгу — только россыпью…»

Здесь имеется в виду публикация Довлатова в «Гранях». Когда Владимова, хоть и ненадолго, делают главным редактором этого журнала, Довлатов чувствует себя на этом плацдарме уже вполне уверенно: рекомендует Владимову «способных рижан» Вайля и Гениса, а также Ефимова, Людмилу Штерн, Парамонова, профессора Сермана — и даже Шарымову, хотя и имеет с ней конфликты в газете. «Шарымову привлечь стоит, она умеет доставать мировых знаменитостей… взяла бы интервью у Милоша Формана, Вуди Аллена. Уверен, что она и до Сола Беллоу может добраться!» Не забывает и о себе: «Ефимов сказал мне, что “Грани” планируют создать раздел коротких рецензий. Я написал для “Свободы” сотни таких». Из других русских писателей, живущих в Америке, упоминает лишь вскользь «теперешнего поскучневшего Солженицына». Он отлично «чует лес» — не зря друзья с детства называли его Серым.

«Беспринципный», но осмотрительный Довлатов «видел поле» очень хорошо. Он не забыл — и оценил — и покинутый российский берег. Литературных кумиров в Ленинграде у него не осталось, но людей уважаемых, научивших его достоинству, стойкости, трезвому взгляду он очень ценил и отблагодарил. Он всегда помнил своего «первого учителя» Давида Яковлевича Дара, мужа Веры Пановой, с которой ему потом пришлось развестись, — «ворчливого гнома» с неизменной трубкой во рту, «выпыхивающего» вместе с вонючим дымом точные и безжалостные литературные оценки. Когда Довлатов «стал подниматься», до него начали доходить злобные «фырканья» Дара и даже призывы его, Довлатова, избить за то высокомерие, с которым он отзывался в прессе о бывших своих соучениках, например Губине и Шигашове, — значительно более талантливых, по словам Дара, чем Довлатов, но не обладавших его «армянско-еврейским темпераментом». Оправдываясь, Довлатов вступил с Даром в переписку. Он понимал, что самую точную оценку своих творений он получит именно от него и других старых питерских интеллигентов. Гордясь своей принципиальностью и уважением к старшим, Довлатов сам приводил безжалостную оценку Даром своего романа (правильно, кстати, не напечатанного) «Пять углов»:

«Что же касается моего ненаписанного романа — то, во-первых, он написан, во-вторых, настолько плохо, что я даже удивился, перечитывая эти 650 страниц. Действительно — роман “Пять углов” я написал еще в Союзе и с невероятными трудностями переправил в Америку. Когда-то хорошо сказал о нем вздорный и чудесный человек Дар: “Как Вы умудрились написать роман одновременно страшно претенциозный и в то же время невероятно скучный?” Действительно — все испорчено на химическом уровне. Роман мне не написать, как бы я этого ни желал… Как и Чехову, который пожертвовал своим здоровьем и жизнью, ради романа поехав на Сахалин, но так романа и не создал».

Чтил и благодарил Сергей и другого своего литературного… нет, не учителя — наставника из Ленинграда, у которого он недолго занимался в объединении при «Советском писателе», — замечательного Израиля Моисеевича Меттера. Чувствуя, что будущая слава его — в России, он не порывал с тем берегом, отправляя туда нежные и проникновенные письма.

Колоссальной его удачей на пути к популярности оказывается работа на радиостанции «Свобода» — с его приходом станция обрела «наш» голос, «нашу» интонацию.