Валерий Попов - Довлатов

Мне это вечер запомнился, как один из лучших в моей жизни. На сцене были мы — Довлатов, Бродский, Городницкий, Гордин, я, Уфлянд — и зал был полон до отказа. И полон кем! Сколько в Ленинграде красивых, интеллигентных, элегантных мужчин и женщин — и все они. казалось, были здесь. Я смотрел в зал — и видел только красивые, умные, насмешливые, тонкие лица. Ленинградские инженеры, врачи, ученые… Когда глядел в этот зал, появлялась уверенность, что мы уже победили. Внизу была выставка картин Виньковецкого — видного ленинградского абстракциониста.

Бродский, к тому времени уже вернувшийся из ссылки, был встречен общим восторгом и потряс всех, прочитав свое, ставшее вскоре знаменитым: «Так мало стало греков в Ленинграде»… Овации долго не умолкали. У нас в России съездить в ссылку — значит, заслужить самый высший авторитет! А Довлатов читал рассказ о том, как полковник с племянником, напившись, полетели по воздуху, пересекая границы. Не скажу, что эта вещь меня потрясла. Тогда все летали. Летать — это первое, что приходило в голову вольнодумцам.

Вечер прошел с феноменальным успехом. Слушатели окружили нас и долго не отпускали. Но после «пика» часто приходит спад.

На следующий день телефон у меня разрывался — как, думаю, и у других участников встречи. Все радовались, поздравляли: «Наконец-то!» Радовался и я. Вот раздался еще звонок. «Алло!» — весело проговорил я. «С вами говорят из Комитета государственной безопасности!» «Да-да!» — бодро произнес я. Не портить же из-за одного звонка настроение? «Вы хорошо поняли, кто говорит?» — «Конечно, конечно!» Долгое недоуменное молчание. Видимо, привыкли к другой реакции. Но что делать? Не менять же ради них реакцию — потом не восстановишь… «Не могли бы мы с вами встретиться?» — «Конечно, конечно! Когда?» Снова пауза. Как-то все неадекватно. «Завтра», — мрачно произнес голос. «Ой, а сегодня нельзя? Собираюсь в Дом писателя — как раз по пути!» Пауза. Да, видимо, никак не «по пути».

«Ну, заодно», — нашел я более гибкую, как мне показалось, формулировку. «Что значит — заодно?» «Ну, не заодно!» — нетерпение душило меня. Сколько еще времени он будет занимать телефон? Друзьям не прорваться! «Завтра в шесть вас устроит?» — наконец, выговорил он. «Конечно, конечно! Как я узнаю вас?» Снова молчание — кажется, обиженное: мол, как это таких людей можно не узнать?.. Время убиваем! «Ладно! — предложил я — Держите в руках цветок!» — «Нет. Я буду держать газету!» — «Хорошо. хорошо. Где?!» Еще одна обида прозвучала в паузе. Что значит — где? Не знаю их зловещего адреса? «На углу Литейного и Чайковского», — произнес он.

…Да нет, конечно, я бы сразу его узнал — такого мрачнюгу в веселой уличной толпе! К тому же небритого: видимо, не спал ночь, готовился к беседе. Молча провел меня через Литейный, завел в гостиницу. Взял у коридорной ключ. Разговор был вполне ожидаемый: сейчас, когда в стране и за рубежом реакция поднимает голову… события в Чехословакии… я просто обязан им помогать, как сознательный гражданин… «Так скажите ваш телефон!» — произнес я нетерпеливо. С сомнением глянув на меня, он продиктовал. Я тщательно записал цифры в блокнот. Потом он продолжал говорить о том же — а мысли мои улетели. «Что вы делаете?» — вдруг рявкнул он… А что я делаю? Да. Оказалось, что я в задумчивости до неузнаваемости перерисовал все цифры телефона в цветочки, человечков и зверушек! «Я уже понял, как вы собираетесь нам помогать. Идите!» Так я в ту пору веселился. И оказалось, не зря — мои зверушки тоже сыграли роль!

Дальше события развивались так. Через несколько дней после того знаменитого вечера Бродский позвонил Довлатову, вызвал его на улицу и показал копию доноса, который передали ему верные люди из Большого дома. Донос, подписанный «членами литсекции при обкоме ВЛКСМ Щербаковым, Утехиным и Смирновым, был отправлен одновременно в ЦК, в обком партии и в обком комсомола. А копия — вот она, в руках у Бродского: лишнее доказательство того, что «наши» люди были и среди них… так же, как и их люди среди нас.

«Дорогие товарищи!

Мы уже не раз обращали внимание Ленинградского ОК ВЛКСМ на нездоровое в идейном смысле положение среди молодых литераторов…»

Дальше говорилось о грехах каждого из нас. Обо мне было сказано: «В новом амплуа, поддавшись политическому психозу, выступил Валерий Попов. Обычно он представлялся, как остроумный юмористический рассказчик. А тут на митинге неудобно было, видно, ему покидать ставшую родной политическую ниву сионизма». Далее что-то говорилось о патологической сексуальности героев. На самом деле это был мой рассказ «Наконец-то!» о трагикомических любовных передрягах мужчины и женщины, предшествующих их встрече и настоящей любви. Потом этот рассказ многократно переиздавался в моих сборниках, и было все трудней обнаружить в нем патологию и сионизм…