Валерий Попов - Довлатов

— Назовите кого-нибудь! — требовал Аксенов.

И тут они увидели распластанного на полу Битова.

— Вот, пожалуйста, один из лучших представителей петербургской прозы! — указала Ася, и они пошли на такси. Об этом я узнал через много лет из уст Аксенова, и снова восхитился: какая же бурная тогда была жизнь! Как густо роились таланты!

Сейчас я иногда бываю в «Европейской», но на тот прежний гонорар там можно выпить только пол-чашечки кофе. Поэтому богема гуляет теперь в других местах, «на много этажей ниже».

Возвращаясь к тем годам, вспоминаю другой эпизод. В тот вечер я забежал в «Европейскую» на минутку — я ждал дома гостей и хотел купить несколько банок знаменитого тогда ярко-оранжевого сока манго, который был тогда только в «Европейской». Но — какие проблемы? Заскочить туда для нас было так же просто, как в магазин.

Я решил даже не заходить в большой ресторан на втором этаже — можно все сделать в небольшой, уютной, более «домашней» «Крыше» на пятом. Поднявшись на лифте в невысокий зал ресторана под стеклянными сводами, я подозвал знакомого официанта, договорился с ним и присел в ожидании за крайний круглый стол, накрытый накрахмаленной скатертью. Рассеянно оглядел зал — знакомых никого поблизости не увидел. И слава богу — загуливать я в тот день не планировал, стремился домой встречать гостей. И вдруг приятный женский голос окликнул меня от дальней стенки: «Валерий!» Кому я понадобился? Сколько благих намерений загубила «Крыша»! Сколько раз заходил сюда скромно поужинать, без вина, а заканчивалось… Я подошел. За столиком в дальнем углу сияла Ася. С ней был Василий Аксенов — пара эта была уже не раз зафиксирована в светских хрониках. Аксенов поздоровался вежливо, но несколько скованно. То ли ему было все же как-то неловко светиться с женой опального писателя, сосланного, подобно Лермонтову и Пушкину, то ли блистательная Ася уже утомила его своим блистанием, и он, казалось, охотно бы сейчас ушел и вздремнул, вместо того чтобы опять демонстрировать себя очередному ее питерскому знакомому.

Я тоже слегка приуныл. Зря подошел. Не то чтобы я не любил Аксенова — я его обожал, как многие тогда. Замечательные его сочинения, мудрые и веселые, да и он сам, небрежно-элегантный, обаятельный! Трудно было смотреть, не щурясь, сердце выпрыгивало из груди, невозможно было вести с ним обыденную беседу — вместо того, чтобы выпалить, как ты любишь его! Помню, даже в Коктебеле, где мы познакомились, я с томительным чувством избегал вечером набережной, где все прогуливались, чтобы лишний раз не встретиться с ним и не разволноваться.

И вот — встреча лицом к лицу! Волновался не только я — волновался, как мне почему-то показалось, и Аксенов. Лишь Ася была невозмутимо-прекрасна. Она уже продемонстрировала свою роль в истории литературы и продолжала в этой роли блистать. Теперь, наверное, что-то должен продемонстрировать я, ее питерский друг и, очевидно, поклонник — и тогда этот эпизод светской хроники будет безукоризненным, хоть завтра в мемуар!

Не могу сказать, что я был в Асю влюблен, — но и не скажу, что меня так уж обрадовало ее кокетничанье с более блистательным партнером, который к тому же и меня сводил с ума, и значительно в большей степени, чем Ася.

— Как там… Сережа? — вдруг брякнул я.

Ася вдруг смутилась, что ей было крайне несвойственно.

— Пишет… Утверждает — «Я ифе фкафу фое фофо в ифкуфе (я еще скажу свое слово в искусстве)!» — дурашливо шепелявя, проговорила она, пряча, как показалось мне, за этой дурашливостью столь нехарактерное для нее смущение то ли неловкостью ситуации, то ли неловкостью за своего мужа-увальня, не достигшего тех высот, на которых она сейчас блистала.

«А где сейчас ее несчастный муж? — подумал я. — Решил, не достигнув успеха “влет”, поразить нас теперь “суровой правдой” об армии? Набирается жизненного опыта? Нет уж, это в прежнее время было модно, а сейчас с таким затхлым багажом только пуще опозорится. Неужто умнейшая Ася это не понимает? Она-то как раз понимает, поэтому и сидит здесь с другим. Отлучаться из литературы нельзя — тем более надолго. Пропусти хотя бы год — и тебя забудут, и на твоем месте заблистает другой. Такое уж время было блистательное — гении появлялись, как грибы… И к чему это она произнесла? Неужто вдруг надеялась, что все сейчас вдруг заткнутся, перестанут блистать и начнут терпеливо ждать, пока какой-то двоечник, вылетевший из университета, отслужит в армии, потом вернется, вытащит из драного рюкзака свой «дембельский альбом» и что-то промямлит! Неужто он в своей глуши не соображает, что здесь, на Олимпе, это неинтересно уже никому? Бедный Серега! И зачем я только про него спросил!»