Константин Мочульский - Духовный путь Гоголя

«Много труда и пути и душевного воспитания впереди еще! Чище горного снега и светлей небес должна быть душа моя, и тогда только я приду в силы начать подвиг и великое поприще, тогда только разрешится загадка моего существования ».

Образ художника и образ человека сливаются воедино. Двойным смыслом звучат слова «подвиг» и «поприще»: аскетический путь и создание поэмы — единая лестница, ведущая к Богу.

Через год (в 1843 г.) те же мотивы развиваются в письмах к Шевыреву и Плетневу.

«Я могу теперь работать увереннее, тверже, осмотрительнее, — сообщает Гоголь Шевыреву, — благодаря тем подвигам , которые я предпринял к воспитанию моему».

А Плетневу:

«Сочинения мои так связаны тесно с духовным образованием меня самого и такое мне нужно до того времени вынести внутреннее сильное воспитание душевное, глубокое воспитание, что нельзя и надеяться на скорое появление моих сочинений».

И дальше Гоголь впервые употребляет выражение, ставшее впоследствии его любимым: «внутреннее хозяйство».

Он подчеркивает практический, житейский характер своего дела. Это не взлеты в потусторонние миры, не мистические созерцания, а ежедневная, прозаическая «черная» работа. Не отрешенность от житейского, а, напротив, полная в него погруженность. Нужно «устроить» свою душу, навести порядок во «внутреннем хозяйстве». Аскетический подвиг, смиренно понимаемый как некое «домоводство».

Неразрывная связь эстетики с религией в мировоззрении Гоголя ясно показана в письме к Плетневу (1844 г.):

«Я знаю, что нужно чистоты душевной и лучшего устроения себя и почти небесной красоты нравов. Без того не защитишь ни самого искусства, как и всего святого, которому оно служит подножием».

Эта цепь утверждений, проходящая через 42, 43 и 44 годы, сводится к великой мысли о целостности христианской культуры. Душа человека из раздробленности и затемненности греховного состояния должна подняться к светлой цельности; делу своей жизни человек должен отдаться весь, духом и телом. Исполняя свой подвиг, он призван стремиться к небесной красоте и божественному совершенству. До нас дошли молитвы, которые читал Гоголь во время работы над «Мертвыми душами». Приведем один отрывок:

«Боже, соприсутствуй мне в труде моем, для него же призвал меня в мир… Верю, яко не от моего произволения началось сие самое дело, над ним же работаю во славу Твою. Ты же заронил и первую мысль … Ты же один дашь силы и окончить, все строя ко спасению моему … »

Это мировоззрение — законченно и глубоко духовно. Никакого «мрачного мистицизма» нет в нем, есть трезвость и практичность. Гоголь открыл для себя истину о религиозном смысле человеческой жизни и поверил в нее пламенно и всецело. Необычность его поведения, столь поразившая современников, заключалась единственно в том, что эту истину он стал проводить в жизнь. Увидев в призвании художника путь к спасению души, Гоголь покорно до могилы донес страшную тяжесть своей ответственности. Эта тяжесть раздавила его.

К началу 1844 года в переписке Гоголя появляются новые черты. Исчезает прежнее самодовольство: Гоголь становится сдержаннее, углубленнее. Кончается первый этап духовного пути: чувство радостной легкости и уверенности в своих силах; изучение души привело к острому ощущению первородного греха; наблюдение над миром породило ужас перед могуществом зла. Раньше писателю казалось, что он поднялся высоко по лестнице совершенства, теперь он снова видит себя на первой ступени; чувствует естественное влечение человеческой души ко злу и сопротивление ее добру. На своем личном опыте понимает, что Царство Божие берется только усилием.

«Мы так устроены, — пишет он Данилевскому (1844 г.), — что все должны приобретать насильно, и ничего не дается нам даром. Даже истинной веселости духа не приобретешь до тех пор, пока не заставишь себя насильно быть веселым».

То же и в письме к матери (1844 г.):

«Скажу вам о себе, что до сих пор мне не удалось ни одного полезного дела сделать, не принудив прежде к тому себя насильно».

О себе Гоголь говорит с презрением, отыскивая в себе все новые «гадости» и «мерзости». Но самое примечательное в письмах 44 года — место, которое отводится в них дьяволу. Аскетический подвиг обострил духовное зрение Гоголя: его прирожденная чувствительность ко злу принимает форму распознавания демонических сил в мире. Порой шутливо, порой вполне серьезно, пишет он друзьям об «общем приятеле» — черте.