Анатолий Жигулин - Черные камни

Я выбежал из дому, за три минуты до отхода поезда взял билет, еле пробился к кассе, прорвался, как в бою. На ходу вскочил в поезд – он уже тронулся. Ночь без сна в душном вагоне. В окнах – деревья в белых саванах и огни. Двенадцать часов напряженного, бессонного ожидания – скорей бы Воронеж. Вспомнилось почему-то, что, когда поминали Хариуса, Борис сказал: «Знаешь, Толька, у меня такое ощущение, что я скоро пойду за Харюней…» Так и случилось. Давно ли мы с ним резали ветки для венка Подмолодину?

Наконец утренний Воронеж. Скорей к киоску. Развернул «Коммуну». Некролог. Похороны 13 января. Не опоздал!

Около десяти-одиннадцати я подошел к так хорошо знакомой арке на проспекте Революции. Навстречу – Колька Стародубцев, Славка Рудницкий. Я их несколько лет не видел. Горе всех свело. Тут же и Юрка Киселев:

– Спасибо, что приехал!

Тут же и Селезнев, Миронов, и Иван Сидоров, которого я почти забыл, один из Землянухиных, и Чижов… Приехали и пришли попрощаться с Борисом все оставшиеся в живых бывшие члены КПМ. Не приехал только с Сахалина Игорь Струков, не приехала из-за опоздания телеграммы Марина Вихарева.

Ленька Сычов, Димка Буденный. Аня в черном:

– Толечка, здравствуй! Ты совсем белый лицом! Не спал ночь? Пойди выпей водки на кухне. Там ребята.

На кухне сидела ставшая совсем взрослой сестра Бориса Светка, младший его брат Юрка в офицерской форме, Виктор Павлович – какой-то совсем маленький. Мне налили чайный стакан водки, полный. Я выпил залпом, не закусывая, и – к гробу. Уступили мне сразу место в изголовье, напротив Ани. Валерка – рядом с нею, худенький, бледный мальчик в сером свитере и в очках. Особенно тяжело было смотреть на него.

Борис в гробу совсем как живой. Синячки небольшие на лице. Я поцеловал его холодный лоб.

Небрежные швы вскрытия на голове и на шее. Вскрытие показало, что не было никаких серьезных повреждении. Смерть наступила от замерзания! Да, воды чуть-чуть хлебнул. Но шофер с поломанными двумя руками вытащил его из воды. Нужно было ему искусственное дыхание сделать или хотя бы головой вниз потрясти. Нельзя было бросать его, оставлять на снегу. Борис (это тоже показала экспертиза) сам начал дышать, лежа на снегу, и дышал, пока не замерз. Шофер обессилел – оказалось, что у него сломана и нога… А остальные пошли искать попутную машину и оставили Борьку мокрого на снегу. Мы с Юрой Киселевым Бориса не оставили бы никогда… А мороз был большой. Замерз. Даже видно – уши синие, обмороженные.

Гроб несли только друзья. Машина похоронная. Улица Карта Маркса. Телецентр. Внесли цветы, венки. Один был особенный:"…от самых близких друзей-единомышленников". То есть от КПМ. От КПМ, которой давным-давно уже не было, но которая особенным образом жива в душе каждого из наших ребят. Дружба осталась, остался какой-то внутренний долг, какая-то сила, живущая в каждом из нас. Много венков. На одном лента: «УКГБ ВО. Воронежские чекисты глубоко скорбят… трагической гибели… коммуниста…» На похороны приехал с группой офицеров сам генерал. Стояли в почетном карауле. Они правильно сделали, что приехали на похороны, – отмежевались от тех «горе-чекистов», которые год держали нас в подвалах, а потом отправили в лагеря…

И, наконец, последний путь к кладбищу. Холод. Все наши – без шапок, хоть и долго шли. Митинг. Составленные из казенных блоков речи. Только Галя Поваляева, диктор, сказала несколько человечных, точных и по-женски грустных слов.

Глубокая, с нишей в торце могила. Суглинок. Слишком большая награда. Это Юрка на заводе тяжелых прессов сделал. Юрке много пришлось – и ограду, и венок, и собирать друзей со всех концов – все Юрка Кисель делал… Как всегда в тяжких случаях. Добрая и нежная душа – Юра Кисель. Рыдал, говорят, накануне, с ума сходил от горя…

Поминки. Снова речь о журналисте Батуеве. Но ведь Борис Батуев известен был в Воронеже не только тем, что он главный редактор телевидения. А все, словно сговорились, молчат о самом главном, что было в жизни Бориса. О том высоком взлете в юности и страшной его и нашей трагедии, которые озарили всю его жизнь. «Заговор молчания» нарушил я. Что я сказал?

– Борис был по-настоящему сильным человеком. Еще в юности он сумел повести за собой людей к возвышенному, светлому идеалу. Пусть это была юношеская романтика, пусть сейчас почему-то нельзя говорить об этом. Но почему нельзя? Зачем у нас шоры на глазах? Давайте отодвинем, снимем эти шоры и скажем вслух то, что знает каждый… Борис был руководителем организации… еще в юности. Можно об этом сказать? Конечно, можно. Нужно! Судьба Бориса была жестока, но возвышенна. Была большая, смелая честность и высота в этом благородном порыве!… Жизнь есть жизнь, и обо всем, что было в жизни Бориса Батуева, можно говорить, не боясь. Плохого, дурного в ней не было. И та часть жизни Бориса, о которой мы нынче так старательно умалчивали, была его высоким нравственным подвигом!