Арсений Зверев: Записки министра

Песня очень точно рассказывала и о жизни высоковцев. Когда я еще мальчонкой бегал по улицам нашей деревни, на фабрике трудилось около двух тысяч прядильщиков и ткачей. В 1912 году, когда я поступил туда на работу, число их перевалило за четыре тысячи. Зарабатывал мой отец Григорий Григорьевич, хоть и был грамотным человеком, мало. Прокормить тринадцать детей было невероятно трудно. Почти всю свою жизнь отец трудился на текстильных предприятиях, лет десять работал на железной дороге. Скончался он уже в советское время, в преклонном возрасте.

Среди рабочих отец отличался начитанностью. Он был ярым безбожником и поражал этим своих односельчан и товарищей по работе. Характера был строгого. Постоянные заботы о многодетной семье, о тяготах, которые непрерывно обрушивались на нас, вселяли в него уныние. Моя мать, Ксения Дмитриевна, была неграмотной. В юности и она хлебнула «фабричного счастья». Выйдя замуж, снова осела в деревне. У нас был огород, корова. Без этого семья не могла бы существовать. Мы помогали матери по хозяйству. Урожая с маленького клочка земли хватало до декабря. А потом приходилось покупать хлеб, и мы не раз голодали. Только когда мой старший брат и затем четыре сестры, одна за другой, пошли на фабрику, стало немного полегче. Многие наши родственники работали на Высоковской мануфактуре — брат, сестры, жена брата, тетки… И всем нелегко доставалась копейка, все прошли через унижения и оскорбления человеческого достоинства. Сама жизнь делала из нас врагов существующего строя, проклятого царского режима. Сама жизнь толкала на путь борьбы против него. И, конечно, не случайно восемь моих братьев и сестер стали членами Коммунистической партии. Старший брат вступил в партию еще в 1906 году.

Одним из горьких впечатлений моего детства было прозвище «бычатники». Так дразнили всех жителей нашей деревни. Поводом для этого послужило следующее. Трое односельчан, задолго до моего появления на свет, украли в соседней деревне быка. Время было летнее, жаркое, и, чтобы мясо не протухло, они положили его в мешки и спрятали в пруду, где били холодные ключи. Соседние мужики искали быка по всей округе и, когда заметили, что над прудом вьются вороны, сообразили что к чему. Мешки с мясом обнаружили, а за нами надолго закрепилось прозвище «бычатники». Страдали от некрасивого прозвища все поколения жителей нашей деревни. Я очень обижался, когда меня обзывали «бычатником». Нашей деревне и так не повезло: из-за самодурства помещика-крепостника ее назвали Негодяевой. Так мы и страдали вдвойне. И только в 1928 году деревня была переименована в Тихомирово — в память о рабочем Высоковской мануфактуры Тихомирове, погибшем в схватке с врагами Советской власти. Я, узнав о переименовании деревни, порадовался. Почти все мои односельчане, кого я помню, были прекрасными людьми — работящими, гостеприимными, добродушными, приветливыми и чистосердечными, а по натуре своей очень откровенными и прямыми. Приятно ли было им зваться негодяевцами, тем более что до революции это словечко особенно часто пускало в ход фабричное начальство, когда рабочие протестовали против тяжелых условий труда и низких расценок?

В семь лет я научился грамоте. В нашей волости имелись два так называемых двухклассных училища МНП (министерства народного просвещения) с пятилетним курсом обучения. Отец считал, что в нашей тяжелой жизни, когда рабочему человеку и без того несладко приходится, безграмотный совсем пропадет. Поэтому после долгих хлопот он добился, чтобы меня приняли в училище. Я старался учиться получше. На третьем году мне стали поручать заниматься с отстающими. В течение зимы и весны я добросовестно помогал одному мальчику. Родители его в благодарность за мое усердие купили мне новую рубашку, которую я очень берег и надевал только по праздникам.

Запомнились мне уроки закона божьего.

Дело в том, что меня крайне занимали всевозможные чудеса, о которых говорилось в священном писании. Но моя фантазия шла еще дальше. Зная, что священник и сам весьма вольно излагал содержание Библии, я «дополнял» ее собственными домыслами. Иногда при этом я путался, забывая, что придумал сам, а о чем рассказывал поп. Тогда-то в моих ответах и проскакивало нежданно-негаданно какое-нибудь новое чудо. То на бредущих через пустыню у меня сыпалась вместе с манной небесной еще и пшенная каша; то пророк Иона из чрева кита попадал затем в чрево большого карася. Первое время законоучитель, слыша мои ответы, лишь кивал удовлетворенно головой. Но потом начал подозрительно поглядывать на меня. Убедившись, что я не просто путаю заданное, а позволяю себе «вольные художества», священник начал сурово меня наказывать.