Олег Куваев: Избранное. Том 3: Никогда не хочется ставить точку

Ах, и вообще все печально.

Занимаюсь какой то сценарной ерундой, вместо того чтобы писать путный рассказ, Яхту ему, видите ли, надо! Штаны одни, и те мятые, жилья нету, пиджака нету, в курточках живет — яхту ему надо! Ежели родился пижоном, так ими умрешь. (О. Куваев, 1974).

;. Уезжаю чуть раньше, так как дома работать невозможно, а надо (охнадо!) писать второй роман. В романисты я переквалифицируюсь по настоятельной просьбе критики и редакции. Писать то есть о чем. Вот, может, за два месяца хоть фундамент заложу, так как глазение, на памятники и импортных девиц что то не особо меня прельщает.

"Территория" для меня уже в прошлом. Таксеберома нец тополучился, куда как так себе. Ну ладно.

Если, письмо застанет, от души желаю тебе отряхнуть в отпуске прах и заботы. Возвеселись, открой очи для прелести миров. Жаль, что Чукотка в этом году опять ворвалась. Сразу после Копенгагена мне надо будет в августе ехать в Вятку благоустроить могилу матери, потом в Душанбе на "Таджикфильм", потом, наверное, в Сванетию,

А душа то все равно на Чукотке и, видимо, пора мне прекращать прыгучую жизнь. Всерьез подумываю о том, чтобы на пару Лет уехать в Провидения. Года на полтора, наверное.

Дорогая Ал Николаевна!. Вот вернулся вчера из Сванетии и застал два твоих письма. Письма хорошие — так что, спасибо.

Ну так что? Поездка моя шикарная, по загранице сорвалась глупо и случайно. Вначале я сильно жалел об этом, переживал. А мудрый зять мой — муж сестры — сказал: "Ихрройю. И с самого начала тебе незачем это было". Теперь по прошествии месяцев я вижу, что меня остановила Рука. Она меня всю жизнь ведет. Ник чему мне загранпоездки, рано «ще переходить на "изячную жизнь". Ибо в итоге расстройства я вдруг начал писать новый роман. Маялся я им, начать не мог" А. тут кактто все сложилось. Начал, Люди есть. История есть. Название есть. Эпиграф ееть, три пег чатных листа текста есть. Перед сим радошгньдм додмвия фактом, все пропавшие загранпоездки чушь, н плешь И. вошь (на плеши). И в Вятку съездил. Наковй: Э?. Доставил матери памятник. Я с неудач шибко энергияны&б»! ваю. Взял мраморную плиту, 70 кг цемента, три литра жидкого стекла, бабу, запойного механика соседа Кодк," по грузил все это на. поезд, выгрузил в Вятке, всех раосеяд, поставил по рабочим местам, запойного соседа похмелил. и определил на инженерные работы по памятнику, а сам занялся тем, чем положено мне на роду заниматься — влез в рюкзак и таскал на кладбище из деревни цемент, кирпичи, щебенку, воду, доски и проч., и проч. Четыре кг весу сбросил на этой работе— много надо было таскать. Ну а потом походил по лесам и грибов даже насушил. Избу присмотрел.

Сейчас вернулся из Сванетии. Плюнул я на все раритеты, вспомнил юность, влез в рюкзак и пошел я в Сванетию пешком через перевал Донгуз Орун. Сопровождали меня два альпиниста — мастера спорта. Один эдак впереди, а один эдак сзади. Ну к концу дороги альпинисты с удивлением, а я с типично куваевским тщеславием пришли к выводу, что середний бывший геолог середнему мастеру спорта не уступает, а могет и показать, если надо. Принимали меня в Сванетии как небольшого короля. Хорошая страна, и народ прекрасный. Твердый народ без кавказского слюнтяйства, и даже получил трезвое приглашение: "Вот твой дом, вот твой стол в любое время и на любой срок". Кажется, с сванами я и впрямь подружусь— крестьяне, люди простые, трудяги. Зимой, видимо, поеду снимать кино, а до этого попробую дать статью — сваны просили, сам вижу есть у них действительные нужды. Мне плевать, как это называется "трибуна писателя", "писатель и время" или тому подобная чушь. Вижу я крестьян очень похожих на моих вятских и вижу их нужду. Хочу помочь.

В остальном у меня без изменений. Обычная круговерть профессионала. Вчера вот надрался с Мифтой. Уж очень рад я был его видеть. Люблю Мифту очень. С годами он становится лучше. Познакомился и с супругой и с отпрыском. Отпрыск пока еще мало что выражает, а вот на Мифту с женой не могу Усмотреть без улыбки, ибо вижу, как в фильме, и Провидения, и этот их роман, и женитьбу и могу хоть сейчас написать о них рассказ. Рассказ можно написать хороший. Да нельзя. Использовать друзей в качестве этих. прототипов, что ли, нельзя.

Ну вот. Жаль Шукшина. Раздражал он меня последнее время ужасно и вот взял и умер и посему твердо войдет в историю русской литературы и по праву. Московские славянофилы на французских диванах не успели его сожрать и сгубить и испортить. А сожрали бы, ибо был он сжираем. Но — ушел. Честь ему и добрая пямять.