Лев Хургес - Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка

П. Полян, Н. Поболь

О воспоминаниях Льва Хургеса и о нем самом

Автор этих воспоминаний, Лев Лазаревич Хургес (далее Л. X.), родился 4 (17) мая 1910 года в Москве. Тут впору поставить не точку, а восклицательный знак, ибо родиться в столичном городе для российского еврея было до революции своеобразным «достижением»: для того и вводилась черта оседлости, чтобы этого не происходило!

Его родители – выходцы из этого «резервата»: отец, Лазарь Моисеевич Хургес (? – 1938), был старшим сыном одного из лучших минских портных – Моисея Львовича (умершего в 1916 году), а мать – Александра Матвеевна (Хася Мордуховна,? – 1942), урожденная Эдельман, родилась и до замужества жила в местечке Долгиново Вилейского уезда Виленской губернии. Ее отец (и дед Л. X.), Мордехай Эдельман, был долгиновским раввином, ее мать звали Мер. Младшая сестра – Эмма, 1895 года рождения, в замужестве Полян, – приходится пишущему эти строки бабушкой. Первая Мировая забросила Эдельманов в 1914 году в Челябинск.

Отца Льва Хургеса, Лазаря Моисеевича, «вытащил» в Москву его двоюродный брат – Ефим Исаакович Хургес, купец первой гильдии, домовладелец и биржевой игрок. Он купил минскому кузену «вторую гильдию», но вел «его» коммерческие [3]дела сам, брату же выплачивал скромное жалованье. Реально семья жила некоторое время доходами от «пансиона», который Александра Матвеевна устроила из своей большой квартиры в самом центре Москвы – на Мясницкой, близ Лубянской площади: две комнаты из пяти сдавались внаем, да еще со вкусной кормежкой в придачу.

После революции эта модель приказала долго жить, и семья перебралась на далекую – аж за Земляной вал – московскую окраину, в двухэтажный деревянный дом на Большой Тульской [4]– прямо напротив Даниловского рынка [5]. Отец Л. X. служил поначалу в РККА у Фрунзе, а позднее – агентом по распространению технической литературы в ОГИЗе.

Дом на Тульской был, в сущности, бараком: на каждом этаже общий коридор и множество комнат, в конце коридора общая кухня. В двух больших светлых комнатах на втором этаже и разместилась семья Александры Матвеевны, еще в двух – семья ее старшего брата, Гавриила Матвеевича. Жену его звали Мина. Это их сына Яшу, погибшего в самом конце войны, вспоминает Л. X. в одной из глав. Брачный выбор обеих дочерей Гавриила наверняка не одобрил бы их дед-раввин: обе вышли за русских. Старшая, Хася, – за военного и уехала с ним в Красноярск, а младшая, Двейка, она же Дора, за знаменитого инженера-электрика Бориса Михайловича Сарычева, автора дефицитнейших справочников по электротехнике [6]: семейное предание сохранило о нем еще то, что он сильно заикался и, в порядке борьбы с этим дефектом, брал уроки у педагога из Большого тетра и, действительно, очень хорошо пел.

Дни рождения взрослых в семье Хургесов никогда не отмечали, а вот детские праздновались [7]. У Левы было две сестры – старшая, Нюра (Анна), вышла замуж за военного (Хему Айзенштадта) и уехала с ним в Казань, где его впоследствии арестовали. Младшая – Феня (Фаина) – работала плановиком в системе Нарпита. После смерти родителей, обняв которых и едва попрощавшись перед Испанией, Л. X. уже так никогда и не увидел, именно она, Феня, взяла на себя миссию хранительницы семейного очага и с честью пронесла ее через все годы братниной отсидки, навещая его в лагере и отправляя ему посылки.

Приходится отмечать, что о своей семье и о своих корнях Л. X. пишет на удивление скупо. Не слишком много к общей картине добавила и память его двоюродного брата – моего отца. На десятках старых фотографий, сохранившихся в семье, он опознал лишь описанный круг самых ближайших родственников: «О всех перипетиях того периода ни моя мама, ни мой папа мне ничего не рассказывали. Да и я, по молодости, их об этом не расспрашивал. Теперь о том жалею» [8].

Одной молодостью тут все не объяснишь. Отторжение от корней – это тот самый выморочный «вексель» за освобождение, что был предъявлен революцией к оплате не только еврейской, но и всей молодежи. И российские евреи, в 1917 году вышедшие, наконец, из черты оседлости, как некогда их предки из Египта, платили по нему за свою свободу не только с пониманием, но и с охотой, иные даже с энтузиазмом. Они не видели в своем оседлом прошлом ничего хорошего, ничего такого, с чем нельзя было бы и даже не хотелось бы бесповоротно порвать. Зачем религиозный Мессия, когда есть иной – революционный, к тому же уже пришедший и на твоих глазах победивший в Гражданской войне?