Майя Улановская - История одной семьи

Иерусалим, 1993.

В Галилее, в кибуце Рамат-Йоханан, у нас есть друзья, пожилые женщины Тамара и Това, приехавшие из России лет шестьдесят назад. Мы с матерью любим их навещать, слушать их рассказы об истории кибуца, гулять вместе с ними по зелёной территории, заглядывать в помещения детского сада, школы, пошивочных мастерских, прачечной. И конечно, для нас каждый раз праздник — приходить в нарядную и просторную кибуцную столовую.

Мы уже достаточно времени живём в Израиле, чтобы понимать, что и в кибуцах есть свои проблемы. Но каждый раз, побывав в Рамат-Йоханане, мать повторяет: «Это — ближе всего к идеалу, о котором мы мечтали». И в голосе её сожаление. Ведь и она могла прожить такую же прекрасную и плодотворную жизнь, как эти пожилые кибуцницы.

Меня задевает, что при всём гостеприимстве и добром к нам отношении, кибуцницы мало расспрашивают нас о нашем прошлом. И слишком откровенно, на мой вкус, гордятся своими достижениями. Но мать мне возражает: «Незачем им нас расспрашивать. И гордятся они перед нами — справедливо. За ними — правота».

Итак — сожаление о том, что жизнь прожита не так, как следовало. И — смирение перед сверстницами, которые когда-то пошли иным, чем она, путём.

Вместе с тем, знакомясь с воспоминаниями моей матери, читатель напрасно будет искать явно выраженного раскаяния в «грехах молодости», демонстративного отречения от заблуждений прошлого. Причин такой сдержанности несколько. Прежде всего, автор — вообще человек сдержанный и распространяться о своих чувствах и убеждениях не любит. Сдержаннее и скупее всего рассказано о самом тяжёлом — о гибели детей: моего старшего брата — на войне и младшей сестры — от несчастного случая в 1961 г. Кроме того, книга эта создавалась как свободный рассказ мне, дочери, которой многое понятно без слов. Переписывая и редактируя магнитофонную запись, я не хотела разрушать впечатления от непринуждённого рассказа и предпочла понадеяться на то, что недоговоренное будет понято и читателем. А то, что читатель — с другим жизненным опытом — не поймёт, пусть примет на веру, заметив с самого начала, что автор воспоминаний предельно правдив.

Но главное — о своём разрыве с местечком, об участии в Гражданской войне, о службе в советской разведке, мать вспоминает как о чём-то, что случилось так же закономерно, как последующее отрезвление и отправка в лагеря. И раскаиваться в этом противоестественно и бесплодно. То, что для неё, как и для тысяч её современников, существовал другой выбор — пути, по которому пошли кибуцницы Тамара и Това — было осознано слишком поздно. Но мне кажется, что для понимания того, как люди становятся революционерами, полезно рассмотреть этот феномен изнутри, сохраняя — не к самому феномену, а к его носителям — лояльность детей по отношению к родителям.

Нас в Израиле трое — моя мать, я и мой сын. Не для красного словца, а поражаясь остроте сюжетов, которые создаёт сама жизнь, упоминаю, что мой сын — солдат израильской армии. Представителей трёх поколений нашей семьи связывает духовное, а не кровное лишь родство. В революцию мы не верим. Мы терпимы и либеральны. Но тем, чем был когда-то для моих родителей уход в революцию, тем впоследствии для меня была готовность разделить их арестантскую судьбу. Эти же «революционные гены» привели моего подростка-сына к решению уехать в Израиль. Поэтому в нашей семье — на обозримом мною отрезке её истории — не существовало проблемы «отцов и детей». Когда следователь на допросе сказал мне, что моя мать «ненавидела советскую власть», я убеждённо ответила: «Значит, так и надо советской власти». Мой сын не хотел жить в Советском Союзе в значительной степени потому, что в той стране держали в тюрьмах его деда, бабку, мать, угрожали арестом его отцу. Возможно, что лояльность по отношению к близким заменила нам почти атрофированное национальное чувство.

Как многие нынешние олим, выходцы из России, мы плохо знаем свою родословную. «Будденброков» или «Саги о Форсайтах» по нашим воспоминаниям не создашь. Только теперь, оказавшись на древней земле наших предков, ощутив немалым усилием воображения эту землю своей, мы вдруг поняли, что мы — часть единого народа. Желание рассказать историю нашей семьи возникло у нас из понимания того, что при всём своеобразии отдельных моментов, эта история — от еврейского местечка, через обольщения и увлечения века, через заезды на чужие континенты и остановки в Архипелаге ГУЛАГ, с его особыми, располагающими к размышлению, условиями, через причастность к диссидентскому и сионистскому движениям в Москве и до нашего приземления в Лоде — эта история довольно характерна для определённого круга нынешних граждан Израиля.