Майя Улановская - История одной семьи

Я прочла в библиотеке все детские книги и начала читать Тургенева и Толстого вперемежку с Конан-Дойлем. Прочитав 16 томов Конан-Дойля, я сказала библиотекарю: это самый замечательный писатель после Тургенева и Толстого. Романы Тургенева «Накануне» и «Новь» меня сразили. Я поняла, что мне надо: учиться, попасть в университет, а оттуда — прямая дорога в Сибирь или на виселицу. Идея принести свою жизнь в жертву ради какого-нибудь большого дела чрезвычайно меня привлекала.

О волновавших меня вопросах я говорила не только с подругами и с мальчиками, но и со своим отцом. С ним я поделилась грандиозным открытием: всё зло в мире происходит от невежества. Люди не знают, как жить, потому что не умеют читать. «А как ты думаешь, — грустно возразил отец, — Пуришкевич — грамотный?» Мне тогда пришло в голову, что, пожалуй, взрослые понимают кое-что больше меня, хотя плохо говорят по-русски и не читают моих любимых книг.

Прежде я была сосредоточена на несправедливостях по отношению к евреям. В начале Первой мировой войны директор нашего училища Закревский произнёс в классе издевательскую речь, обвиняя евреев в том, что они не хотят воевать. Я встала и произнесла ответную речь. Я говорила о черте оседлости, о том, как мой отец поехал в Киев по делам и боялся, что его арестуют, о том, что евреев не принимают в университеты, что еврей не может стать офицером, каким бы храбрым он ни был. «Так для чего еврею стремиться на фронт? Для чего проливать свою кровь?» Ученики слушали внимательно, директор не прерывал меня, а когда я кончила, сказал, задыхаясь от злобы: «Была бы ты постарше, угодила бы в Сибирь. Забирай свои книжки и марш из школы». По дороге домой я переживала свою речь. Но, подойдя ближе, с ужасом осознала, что произошло: меня выгнали из школы. Я лишилась единственной возможности получить хоть какое-то образование. И об этом надо сообщить родителям! В доме было такое! Отец с матерью меня ни в чём не упрекали, но я знала, что для них то, что произошло — настоящее несчастье.

Несколько месяцев я не училась. Освободилось много времени: не надо было ни в школу ходить, ни уроки готовить, а непрочитанных книг в библиотеке оставалось ещё много! Родители не загружали меня домашней работой. Моей обязанностью было только качать ребёнка. Я лежала и читала, а люльку качала ногой. Перечитала, наверно, все книги, которые были в Бершади. Где-то раздобыла «Речи бунтовщика» Кропоткина, и к числу моих героев прибавились анархисты. В школу меня снова приняли благодаря тётке Рухеле, владелице галантерейного магазина. Вся местная знать — урядник, акцизный, директор школы — были её постоянными покупателями. Директору дали лишний воз дров, и дело было замято.

В годы моего детства, те, что я помню, в Бершади погромов не было. Но у взрослых сохранилась память о погроме, разразившемся в 1905 году, и всегда жил страх погрома. Бабушка и тётки рассказывали, как евреи прятались в погребах, и только дед наш не испугался. Он пошёл на почту, послал телеграмму о беспорядках, и в местечко прислали войска. С тех пор, как я стала читать книги, мысль о том, что евреи трусливо прячутся от погромов, не давала мне покоя. Я решила, что чем прятаться по погребам, лучше драться и погибнуть, как герои моих любимых книг.

Благодаря книгам, передо мной открылся огромный мир. Наше местечко показалось мне ничтожным, евреи — невеждами, вообразившими себя солью земли. Меня бесило, когда они говорили: «А гоишер коп, а гоишер том» — гойская голова, гойский вкус. «Гоями» были герои Тургенева и Толстого, люди высокого ума и благородства, красивой жизни. Получалось, что они хуже моей тётки Марочки. Много позже я поняла, что презрение к «гоям» было вызвано потребностью в национальном самоутверждении и объяснялось униженным положением евреев.

Возмущала меня и царившая в местечке кастовость, то значение, которое придавалось «ихес» — благородству происхождения. «Ихес» определялся либо по учёности, либо по благосостоянию. Например, богатый тесть моего дяди породнился с нашей семьёй, потому что наш дед был раввином. Мы принадлежали не к самому высокому «ихес». Над нами был круг богатых евреев. Из протеста против кастовости я дружила с глупой и ничтожной девчонкой только из-за её «низкого» происхождения.

Всё в местечке меня раздражало и возмущало. Единственным положительным впечатлением, связанным с еврейством, была встреча с молодыми сионистами, квартирантами моей тётки. «Вот это — дело», — подумала я, познакомившись с ними. Но встреча с этими людьми была слишком мимолётной, и прошла бесследно.