Михаил Никитин - Воспоминания о революционном Новониколаевске (1904-1920 гг.)

В квартире Блюма я встретился еще с одним товарищем, которого однажды уже видел, но имя его не помню. Оба они были очень встревожены и сразу же мне рассказали, что Барнаульский комитет подозревает Степана Беду в связи с охранным отделением и что необходимо немедленно от него избавиться.

Я, конечно, был страшно потрясен этой неожиданностью, так как, живя с ним вместе в течение 2–3 недель, ничего подозрительного в его поведении не замечал. Он держался скромно, один никуда не ходил, как будто ни о чем не расспрашивал, поэтому и не вызывал как у Блюма, так и у меня никаких подозрений.

Обсуждая создавшееся положение, мы даже высказывали некоторое недоумение. Если Степан действительно является провокатором, то почему, имея полную возможность провалить «технику» вместе с нами, он не сделал этого до сих пор. Но так как сообщение Барнаульского комитета являлось для нас вполне авторитетным, то мы предположили, что он, вероятно, выжидал, пока ему представится возможность собрать больше сведений о составе Обской группы, выявить ее руководителей и тогда совершить предательство.

Над нами нависла самая серьезная опасность, и нужно было немедленно спасать «технику».

Блюм сказал, что руководителями группы намечен примерно такой план: я возвращаюсь в типографию и рассказываю Степану специально для него придуманную историю о том, что за нами якобы следят шпики, в частности, за мной сегодня увязался такой тип, от которого я еле избавился. И что эта слежка меня крайне встревожила, соблюдая большую осторожность, я пошел к Блюму и рассказал ему об этом случае. Блюма обеспокоило мое сообщение, он сделал вывод, что нас выследили, что «техника» находится в опасности и ее надо спасать. Нам предложено немедленно сложить в большие ящики все типографское оборудование: станок, вал, кассы, шрифты, запас бумаги и пр. для перевозки в другое надежное место. Через час-два Блюм приедет на подводе и все увезет. Нам же в городе оставаться опасно, поэтому нам дадут деньги и мы разъедемся в разные города.

Когда я рассказал всю эту историю Степану, он страшно рассвирепел, начал меня в чем-то обвинять, оскорблять и готов был меня избить. Из обычно скромного и сдержанного человека, каким я его знал по совместной работе, он превратился в зверя. По его поведению я понял, что мое сообщение, вероятно, срывало тайные намерения Степана.

Как он ни «бесился», все же ему пришлось принять участие в укладке оборудования в ящики.

Через некоторое время на подводе приехал Блюм с одним товарищем. Они очень спешили, передали нам деньги, и, обращаясь главным образом к Степану, Блюм сказал, что, так как за нами следят, они увозят от нас «технику» и считают, что нам нужно немедленно уехать из города во избежание ареста.

Ящики с оборудованием и некоторыми вещами погрузили на подводу, и товарищи уехали.

После их отъезда Степан еще долго ругался и наконец заявил, что он не сегодня, так завтра уезжает в Красноярск, где раньше работал и где у него есть родные.

Я тоже ему сказал, что уезжаю в г. Омск.

До самого ухода Степана на вокзал у меня были опасения, что он еще может сходить и донести на нас в охранку, поэтому, как только он ушел, я сразу же отправился к Блюму.

Так и осталось для нас неясным, что же помешало Степану Беде нанести предательский удар Обской группе.

Итак, «техника» была сохранена, никто из нас не арестован. Мне предложили остаться пожить у одного из товарищей и подождать, пока будет найдено новое помещение для «техники». Я согласился и остался ждать. Помню, что мне дали временную работу, которую я выполнял дома.

Но вскоре выяснилось, что никаких перспектив на скорое подыскание подходящего для типографии помещения нет, поэтому я получил согласие на выезд из Новониколаевска.

В начале марта я уехал в Иркутск, где тогда жили и работали мои томские товарищи (Башуров, Дробышев и др.).

В Иркутске я жил по чужому паспорту, работал в одной из больших типографий города. Однажды, в конце лета или ранней осенью 1908 года, я зашел к своим старым друзьям и товарищам по работе в Томске — Федюкиным. У них я встретился с только что приехавшим из Новониколаевска Сергеем Костриковым (С. М. Кировым).

Встреча была неожиданной и радостной. Больше двух лет мы с ним не виделись. Он рассказал о себе, о Томской тюрьме, в которой просидел два года, о трудных условиях работы в Новониколаевске, где охранка усиленно следила и производила аресты, в результате чего многие активные работники находились в тюрьмах. Он очень сожалел, что многие мероприятия, в частности возрождение подпольной типографии, намеченные Обской группой во время его пребывания в городе, не удалось осуществить.