Вацлав Нижинский - Нижинский

Под плохим предзнаменованием прошло Рождество. В рождественскую ночь упала елка (елка — древо жизни) и напополам раскололась серебряная звезда, украшавшая ее макушку. Вацлав пытался успокоить расстроенную жену. Но вскоре поведение Нижинского стало совсем непредсказуемым и странным. Нежность, забота и любовь к близким чередовались у него с почти садистскими выходками. Ромола под выдуманным предлогом решила показать мужа знаменитому психиатру. Его диагноз «шизофрения» прозвучал словно смертный приговор. «Моя дорогая, мужайтесь, — сказал ей врач. — Вам надо увезти ребенка и получить развод. К сожалению, я бессилен. Ваш муж неизлечимо болен… Мы, врачи, спасаем, кого можем; других, к сожалению, приходится предоставлять жестокой Судьбе». Вскоре Вацлав потерял контакт с окружающим его миром. Притом он часто улыбался какой-то блаженной улыбкой…

Ромола не развелась. Она осталась при нем, с чего и начался ее крестный путь. У нее родилась вторая дочь Тамара. В течение тридцати лет она пыталась вылечить мужа. Ради денег написала книгу «Вацлав Нижинский», которую ей помог издать Линкольн Керстайн. Потом другую — о дальнейших годах жизни своего мужа. Во время Второй мировой войны с риском для жизни она прятала от фашистов душевнобольного мужа, зная, что они уничтожают всех сумасшедших. Конец войны встретила в Вене, где вместе с Нижинским присутствовала на концерте, на котором выступала Галина Уланова. Потом поселилась в Англии, где родился отец Ромолы. Кстати, покончивший жизнь самоубийством в 46 лет.

Вацлав Нижинский умер 8 апреля 1950 года в канун Пасхи на руках Ромолы. Последнее его слово было «матушка». К кому он обращался? К давно ушедшей из этого мира матери Элеоноре? Или же к Ромоле, которая была не только женой и сиделкой, но и его второй мамой? Судьба была к ней жестока. Некогда мечтавшая о неземном принце, она жизнь провела с инвалидом. Нижинского похоронили в Англии. Но в 1953 году по инициативе Сержа Лифаря он был перезахоронен на парижском кладбище Монмартр недалеко от могилы великого Бога танца XVIII века Огюста Вестриса. Его — католика по крещению, мистика по убеждениям, отпевали в православной церкви на рю Дарю. Нижинский не чувствовал себя христианином, о чем писал в своих тетрадях. Он ощущал свою слитность с космосом, всем Божьим миром. Знал, что Бог в нем, а он в Боге…

Ромола пережила мужа, но запретила печатать оригинальный текст записок, словно не желая, чтобы мир узнал Нижинского таким, каким он был на самом деле.

Не только Богом танца, но и простым человеком, с присущими ему слабостями, достоинствами, пороками. На это дали согласие лишь его потомки. Так, в конце XX века, Вацлав Нижинский вернулся к нам и в своих балетах, и в своих записках…

Виолетта Майшеце, Институт современного искусства

Начало 1919 года. На западе Европы страны-участницы мировой войны доживали последние месяцы кровопролитий и видели уже в конце туннеля свет Версальского мирного договора, наблюдая, как на востоке погружается в пучину огромная Российская империя. В самом же центре расположилась нейтральная Швейцария, которой все эти бедствия почти не касались, но куда посторонним не очень-то легко было попасть, хотя многие всякими правдами и неправдами к этому стремились. Тем не менее на модном зимнем курорте Сен-Мориц, где в былые времена отдыхали и великие князья, можно было видеть и иностранцев, в частности спортсменов из воюющих держав, как ни в чем не бывало готовящихся к конькобежным соревнованиям. Именно там писатель Морис Сандоз одним из последних заметил и описал странное существо.

«На нем была шапка из меха выдры в форме кулича, спортивный костюм из очень темной, почти черной ткани, а на груди медное распятие величиной с ладонь. Лицо его было изжелта-бледным, раскосые глаза делали его похожим на монгола. Нет, подумал я, не похожим. Это и есть монгол.

В руках, сцепив их за спиной, он держал веревочку от санок, на которых сидела маленькая девочка, тоже наблюдавшая за конькобежцами. Их частые падения вызывали у ребенка улыбку, я заметил, что лицо ее отца оставалось сосредоточенным и он следил за удальством спортсменов со строгостью судьи. Это меня к нему расположило, и я рад был дать ему разъяснение, когда он, голосом мягким и певучим, спросил меня с сильным иностранным акцентом:

Вы не могли бы сказать мне, месье, имя этого конькобежца?

Это Вадас, конькобежец из Будапешта, — ответил я.