Вацлав Нижинский - Нижинский

…Вернувшись после бала, девушка опускается в кресло. И, вдохнув аромат увядающей розы, она пребывает в сомнамбулическом состоянии между сном и явью. Внезапно в открытое окно ее комнаты влетает Призрак розы (роза— вечный символ любви, но чувственной или духовной — это зависит от ее цвета; Нижинский, как известно, обожал белые розы, дарил их своей невесте). Он обволакивает ее дурманящим ароматом, осыпает красными лепестками. Порхает, кружит перед нею, лукаво приглашает на тур вальса. А потом, утонченный и неуловимый, покорно ложится у ее ног. И когда в финале этой прелестной миниатюры девушка в изнеможении снова опускается в кресло, поцеловав ее, этот странный Призрак исчезает…

Загадочен и противоречив как по облику, так и по пластике двуединый, почти андрогинный персонаж Нижинского. Изысканные кружева вокруг девушки плели его безвольные, мягкие, почти женственные руки и кисти, завораживающие буквально каждым движением, подобно пасам гипнотизера. И в то же время в этой партии обилие сложнейших прыжков, виртуозных вращений, других чисто мужских па. Его Призрак розы, словно лукавый сильф, витал вокруг своей избранницы, соблазняя ее…

Сознательно или нет, но в «Призрак розы» Фокин на свой лад повторил знаменитую начальную сцену первого романтического балета. «Сильфида», где Дева воздуха

Сильфида летает вокруг спящего Джеймса и, поцеловав его, исчезает в камине. Только в балете прошлого столетия носителем утонченного духовного начала всегда выступала женщина. Такова мораль XIX века— женщина должна быть женщиной, мужчина — мужчиной. И на сцене и в жизни. Иное— вне этики и эстетики. Главное— вне морали. Недаром среди «проклятых поэтов» были Верлен, Рембо, Уайльд…

В начале XX века изменились критерии, точка отсчета, сам тип героя. И это тонко почувствовал Михаил Фокин. Недаром главным персонажем его лучших постановок оказался именно противоречивый и бисексуальный мистик Вацлав Нижинский. Уже в «Шопениане» Фокин уравнял в духовных правах Юношу и Сильфиду — мужское и женское начало. А в «Призраке розы» он запросто их поменял местами, усадив в кресло девушку, вокруг которой витает странный, соблазнительный дух с телом, сильным, как у мужчины, и одновременно рафинированным, как у женщины. А еще Фокин угадал в Нижинском раба земной любви, не перестающего мечтать о небесной. Изнеженным фаворитом, обласканным госпожой, который, подобно экзотическому растению, вьется у ее ног, танцовщик предстал в фокинском «Павильоне Армиды» Н. Черепнина. Кошачьей грацией и повадками сладострастного хищника хореограф наделил его Золотого раба в «Шехерезаде» Н. А. Римского-Корсакова. По-своему рабом Любви был и его Петрушка, безнадежно влюбленный в бессердечную красавицу Балерину, которую блестяще исполняла Т. Карсавина. Думаю, что многие жизненные коллизии самого Нижинского, всей труппы Русского балета невольно были отражены Фокиным в своих балетах. Отчетливо они прослеживаются именно в «Петрушке» И. Стравинского.

Символичен сам образ Петрушки, бессмертного героя площадного театра, который каждый вечер обречен играть перед подгулявшей толпой один и тот же сюжет о несчастной любви к Балерине. Петрушка Нижинского — интроверт по натуре, как и сам танцовщик, кукла с человеческим сердцем. Всеми презираемый, жалкий, забитый. Неуклюже, как на шарнирах, болтается его тельце. Безвольно повисли руки, внутрь завернуты наспех приделанные ноги. Небрежно намалеванная маска скрывает его переживания и чувства. К тому же он во власти таинственного Фокусника — не только на сцене, но и за кулисами — в жизни, и нигде не укрыться от его пристального взгляда (заболев, Нижинский будет бесконечно рисовать пугающе раскрытые глаза). Он лишь послушная кукла-марионетка в его руках.

Многим были предельно ясны субъективные моменты этого почти биографического для танцовщика балета. Фокусником, от которого всецело, после увольнения из Мариинского театра в 1911 году, зависел Нижинский, был знаменитый импресарио и организатор труппы Русского балета Сергей Павлович Дягилев. Но был в этом балете-исповеди еще один знаменательный мотив, на который должен был бы обратить внимание мнительный, суеверный Дягилев. В финале балета над ярмарочным театром появляется фигура воскресшего Петрушки. Своими слабыми ручонками он нелепо грозит Фокуснику. Подобным образом безумный Евгений, произнося «Ужо тебе!», показывал кулак Медному Всаднику в пушкинской поэме. Сколько параллелей! Конечно, Нижинский и любил, и ненавидел Дягилева. Окончательно он «расправился» с ним в своих записках. Болезнь отменила все табу, и он писал, что чувствовал. Нижинский понимал: без Дягилева он никогда не стал бы «Богом танца», перед которым преклонялся весь цивилизованный мир. Но Дягилев и сотворил, и погубил его…