Лайза Роугек: Сердце, в котором живет страх. Стивен Кинг: жизнь и творчество

Узнав, что мне предстоит писать о жизни Кинга, я тут же погрузилась в работу. Раскопала старые интервью в малоизвестных газетах и журналах, вплоть до тех, что публиковались всего лишь раз, в далеком семьдесят пятом, прочла множество книг и просмотрела почти все фильмы, поставленные по его рассказам и романам — как хорошие, так и плохие (кстати, среди плохих нашлись и такие, что обхохочешься). Также я перерыла огромное количество работ, написанных о нем и его творчестве с начала восьмидесятых — как и среди фильмов, в их числе были хорошие и не очень.

Больше всего меня впечатлили не спецэффекты с кровью и внутренностями — кровопролитные сцены, что в книгах, что в фильмах, оказались не такими уж и кровопролитными — и не умение автора передать и развить характеры персонажей — я заранее знала, что это один из его коньков.

Меня сразило наповал другое — его чувство юмора. Ему на самом деле удается нас рассмешить. Да, использование торговых брендов и ссылок на поп-культуру в сочетании с топором, торчащим из шеи жертвы, может быть забавным — как в офисной сцене с трупом, в глаза которому воткнуты карандаши марки «Эберхард», но шутки Кинга заставили меня хохотать от души. Я чуть с дивана не свалилась, когда в грузовичке мороженщика из «Максимального ускорения» заиграла песня «Король дороги», и снова — когда в «Ночной смене» крысы пытаются удержаться на сломанной дощечке, несущейся посреди стремительного потока через мельницу под мелодию «Серфинг сафари» от «Бич Бойз». И хотя сценарий «Ночной смены» писал не Кинг, в этой сцене явственно чувствуется его мощное влияние.

Стив неоднократно заявлял в прессе, что больше всего ненавидит вопрос «Откуда вы черпаете идеи?». У меня же, как у биографа, достаточно спросить: «Это официальная биография?» — и мое лицо скривится, совсем как лицо Кинга после очередного вопроса об идеях, заданного благоговеющим фанатом.

Нет, эта биография не официальная. Среди биографов ходит шутка, что нет лучше средства от бессонницы, чем официально одобренная книга. Кинг знает о моей работе и сообщил друзьям, что, если захотят, они могут со мной пообщаться. Осенью 2007-го я провела несколько серых сумрачных ноябрьских дней в Бангоре, посетив все любимые места Стивена Кинга. Иными словами, устроила себе небольшую экскурсию по памятным местам писателя. И по чистой случайности однажды утром мне посчастливилось оказаться в его офисе, расположенном в здании бывших казарм национальной гвардии рядом с аэропортом, и побеседовать с его многолетней помощницей Маршей Дефиллипо, которая долго и с пристрастием закидывала меня вопросами о целях этой книги.

Большую часть этого получасового допроса его виновник топтался снаружи у входа, вслушиваясь в разговор, но внутрь так и не зашел.

Пожалуй, самое поразительное в Стивене Кинге то, что он до сих пор остается неисправимым романтиком; романтика проступает между строк в каждой из его историй. И хотя слова, однажды им произнесенные, может, и не прозвучат как откровение, он сам первый признал в восемьдесят восьмом, удивив миллионы поклонников: «Да, я романтик. Я верю во все эти романтические глупости: что плохих детей не бывает, что всегда побеждает добро и что лучше любить и потерять, чем никогда не любить. Серьезно, верю. Ничего не поделаешь. По работе приходится».

Однако, как правило, самые романтичные сердца наиболее подвержены страхам. Я назвала эту биографию «Сердце, в котором живет страх». Ясно, что корни страхов Стивена Кинга идут из детства, из тех неизгладимых впечатлений и опасений, часть которых пошла во благо, а часть — не совсем.

В одном из интервью Би-би-си, когда речь зашла об отце и о том, как он рос без него, Стив вдруг заговорил резко, с вызовом, словно заявляя: «Зачем ворошить прошлое? Для меня это давным-давно пройденный этап». Но по мере того как он распалялся, беседа принимала все более личный, интимный характер, и в облике именитого писателя проступал испытывающий боль, обиженный на весь мир мальчик, который по-прежнему жив где-то там, внутри Стивена Кинга. В детстве у других имелись отцы, а у него — нет, объяснил он. Конечно, рядом часто присутствовали родственники мужского пола, но это было не то. Совсем не то…

«В „Сиянии“ у ребенка есть хоть какой-то отец, пускай даже плохой. У меня же вместо отца существовал вакуум — не плохой и не хороший, а просто пустое место». На этих словах лицо Стива слегка искажается, он рассеянно приглаживает волосы и отводит взгляд; камера держит крупный план еще секунду-другую, а затем резко отъезжает.