Кристофер Добсон: Правда о «Вильгельме Густлофе»

Немецкая армия в Курляндии была безнадежна отрезана. Гудериан пытался убедить Гитлера оставить эти позиции и вывезти армию морем в центр Германии.

Гитлер как всегда возражал, когда речь шла об отступлении. Гудериан настаивал на своем. Гитлер продолжал упорствовать. Разговор начал вестись на повышенных тонах и, в конце концов, Гудериан ответил Гитлеру так резко, как никто до него не говорил в этих стенах. Видимо, это было вызвано воздействием алкоголя, который он принял на встрече с Ошимой, и в результате чего потерял самоконтроль. С горящими глазами и торчащими усами он стоял перед Гитлером, который в свою очередь тоже поднялся.

“Это просто наш долг — спасти людей! У нас еще есть время вывезти их оттуда”, — в запале кричал Гудериан: Рассерженный и крайне возбужденный Гитлер стоял перед ним: “Вы будете продолжать сражаться! Эту территорию мы не можем сдать!” Гудериан продолжал настаивать: “Но это бесполезно, — возмущенно возражал он, — жертвовать людьми подобным бессмысленным способом. Сейчас самое время для эвакуации войск. Мы должны немедленно погрузить солдат на корабли…”

Но Гитлер остался при своем мнении».

Гитлера поддерживал в этом безумстве гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох — человек, олицетворявший все самое гнусное, что было в национал-социализме. Вильям Манчестер описывает его как «угрюмого, маленького живодера, не расстававшегося с плеткой». Когда Кох был генеральным эмиссаром на Украине, в 1943 году он выступил в Киеве с речью, в которой, в частности, сказал: «Мы — раса господ и должны править сурово, но справедливо… Я выжму из этой страны последние соки. Я пришел сюда не для того, чтобы нести радость… Население должно работать, работать и вновь работать… Мы пришли сюда не для того, чтобы раздавать манну небесную… Мы пришли сюда, чтобы создать основу для победы… Мы — раса господ, мы должны постоянно помнить о том, что самый последний немецкий рабочий в расовом и биологическом отношении в тысячу раз ценнее представителей местного населения».

Однако прошли дни, когда Кох мог хвастаться перед побежденной расой. Теперь он, как рейхскомиссар по вопросам обороны, делал все, чтобы выполнить приказы Гитлера в Восточной Пруссии. Его представления о защите рейха были ни чем иным, как рабским следованием заповеди Гитлера: не отдавать русским ни пяди немецкой земли.

Играя роль «вождя восточно-прусского фольксштурма», Кох призывал всех браться за оружие и отказывался эвакуировать гражданское население из восьмикилометровой зоны, находившейся непосредственно перед линией фронта. Он отказывался делать это, потому что «ни один настоящий немец не имел права и думать о том, что Восточная Пруссия может оказаться в руках русских». Его фольксштурм занимался розыском и арестом «трусов». Кох организовал собственные оружейные склады и тем самым лишил регулярные войска необходимого вооружения. Каждый вечер он выступал с радиообращением и призывал население Восточной Пруссии продолжать борьбу. Когда генерал Хосбах попытался прорваться на запад, Кох послал Гитлеру следующее сообщение: «4-я армия трусливо бежит, пытается пробиться на родину. Я же продолжаю оборонять Восточную Пруссию со своим фольксштурмом». Гитлер запретил Хосбаху прорыв на запад, и тот вынужден был подчиниться.

Тем временем Кох сам готовился бежать вместе с несколькими своими соратниками по партии и награбленными сокровищами. Он распорядился конфисковать ледоколы «Остпройссен» и «Прегель» и оснастить их зенитными орудиями и специальными средствами радиосвязи.

Вот таким был человек, управлявший Восточной Пруссией, откуда теперь стремились вырваться беженцы, гонимые страшными сообщениями о событиях в Неммерсдорфе и других населенных пунктах. Сотни тысяч людей бежали, преследуемые по пятам русскими танками «Т-34», которые сметали на своем пути фольксштурм с его фаустпатронами. Бежали и немецкие орденоносцы, которые дошли до Москвы, а затем отступали, обороняясь с отчаянием обреченных. Они больше не видели смысла умирать за проигранное дело.

Чем дальше русские продвигались по Германии, тем страшнее становились их действия. Внушающие ужас слова «Фрау, ком» означали изнасилование, и, скорее всего, смерть. Там, где проходили русские, распространялся сифилис. Они занимались грабежами, а то, что не могли украсть, уничтожали и сжигали. Александр Солженицын тогда был капитаном советской артиллерии. Позднее он писал о своем глубоком стыде за себя и своих однополчан, поскольку поддался искушению — украл писчую бумагу и карандаши и оказался в постели с девушкой, единственная просьба которой была: «Не расстреливай меня». В начале февраля 1945 года Солженицына арестовали органы НКВД: среди прочих обвинений ему в вину вменялась критика действий армейских властей, поддерживавших эти бесчинства. В своем романе «Архипелаг ГУЛАГ» он вспоминает: «После трех недель войны на территории Германии мы уже знали: если эти девушки были немками, то каждый мог их изнасиловать, а затем и застрелить. И это считалось почти что воинской доблестью…»