Мирон Хергиани - Тигр скал. Мирон Хергиани

— Да чего легче! Давайте ходить!

И вот мы ходим возле палаток, ходим, топчемся — коротаем предрассветные часы. От шести отнять пять — сколько это, один? Где он, этот один? Может, все же виноват бинокль? Или наше зрение?..

Но теперь не нужен и бинокль — в свете утра не­вооруженным глазом отчетливо видны пять движу­щихся точек — пять! Арифметика беспристрастна и без­жалостна. От шести отнять пять будет один. И не просто один — теперь мы уже знаем, что этот один — Илико Габлиани. Отсутствующая шестая точка извест­на: Илико Габлиани. Но как, когда, почему? Эти вопросы остаются в силе.

Они идут по отдельности. Двое впереди. Трое позади — и другой дорогой! Почему пошли двое впере­ди и трое — позади, другой дорогой? Почему они идут врозь?!

Пусть же придет кто-нибудь и скажет: они не разбирались в элементарных правилах альпинизма, их надо было посадить и заново обучать азбуке горовосхождения, повторить ее. Пусть придет кто-нибудь и скажет,— я взялся бы и обучил их. Эх!..

Ужасно было то, что спускались пятеро: двое впереди и трое — позади. Другой дорогой! Трое спускались с другой стороны.

Спускались... Но спустились ли? Нет! Из этих троих лишь один добрался до лагеря. А те двое, что шли первыми? Да, они спустились, они пришли в лагерь. И тогда получалось так: от шести отнять три будет три. Теперь уже не хватало троих. Один остался навер­ху. Двое — в виду лагеря, но где они, куда они де­лись?

Пусть скажет кто-нибудь: я знал, что так случится, если бы там был я, я бы предвидел, что, если они пойдут разными дорогами, добром это не кончится. Что путь тех двоих, которые шли первыми, верный, что надо всем идти этим путем.

Пусть скажет, если есть такой прозорливый.

Но главным было то, что из шести осталость только трое.

С самой ранней весны без устали, неутомимо ухаживает он за дивным цветком родной земли — благодатной, щедрой, капризной, отзывчивой на ласку лозой, во время засухи потом своим увлажняет землю, во время дождей, проливных ливней со всей страстью сердце взывает к небесам, моля пощадить трепетные зеленые листья и налитые соком тяжелые гроздья... Он готов совершить невозможное, лишь бы спасти свой виноградник, сохранить его, не дать ему погибнуть. Но ничего, ничего не в силах он сделать, он — человек, ачеловек бессилен против стихий.

И он плачет. Загрубелыми, почти коричневыми от солнца руками трет глаза — о, не смотреть бы им на эту беду! — и горько, беззвучно рыдает!

Еще более беспомощные и бессильные, чем тот кахетинский крестьянин, топтались мы у подступов, еще более несчастные — ибо речь шла не о виноград­нике, а о создателях его — людях. Словно чьей-то могучей рукой смело их в бездну с гребня Западной вершины!..

...Я услышал далекий клич...

Перед глазами моими завертелся церковный двор, полный народа. Посредине лежит камень саджилдао. Поочередно подходят к нему юноши, вцепившись пальцами в узкую горловину, пытаются поднять...

В сторонке, чуть поодаль, стоят старейшины села. Наблюдают за единоборством молодых, оценивают их силу, умение, громко выражают недовольство, поощря­ют, подзадоривают. «Еще немного — и победа за то­бой!..» — слышится Михаилу голос отца.

— Ну-ка не подсказывайте! — шикают на Бесариона.

— Еще немного, Минаан... Да ну, поднатужься, чего ты, ей-богу!..— не выдерживает Бесарион, не­смотря на замечание.

Да и остальные подбадривают своих, ахают, охают, покрикивают. И оправдываются при этом — вот ведь и Минаана поддерживает отец, советы ему дает, а мы что, дураки, мы тоже за своих болеем. Ага, болеют, да с таким жаром, что ой-ой-ой! Жилы набухают, глаза чуть не лезут из орбит, можно подумать, они сами пытаются поднять саджилдао.

— Подбадривайте сколько угодно! Ежели сам не годится, ваши указки ему не помогут,— посмеивается Бесарион.— Эй, Минаан, соберись с силами, гово­рю, ну-ка! — обращается он к сыну уже другим то­ном.— Поднимешь — на обед будет тебе добрый ку­сок поросятины, а нет — пустым чаем поить тебя буду!

— Покрепче пальцами цепляйся, покрепче!

— Дуй, брат, не робей!

— Ха-ха, саджилдао-то не уголья, чтобы раз­дувать!

— Поднимешь — уж я знаю, как тебя уважу, а не поднимешь — кроме чая, ничего не увидишь! Всю неделю — чай!