Лев Филатов - Обо всем по порядку - Репортаж о репортаже

Как и всякую иную работу, газетную проще про­стого свести к формальному исполнению обязанно­стей. Футбол живет по расписанию, и «Футбол» можно делать ему вслед. Обзор высшей лиги, обзор первой лиги, текущая информация, новости из-за рубежа, переводная статья, интервью с тренером команды, оказавшейся в прорыве, с форвардом, лидирующим в споре бомбардиров, — и все 16 страничек заполнены. Такие номера не что иное, как отбывание номера. Было время, когда я урывками занимался комме­нтированием матчей по телевидению. Пообвыкнув, ощутил, что сопровождать движения игроков и мяча можно хоть с утра до вечера, стояла бы рядом бутылка боржоми. А если задаться целью вникать в события, разгадывать психологическую подоплеку, характери­зовать особенности команд, правоту одной и заблу­ждения другой, то тогда после полутора часов, про­веденных у микрофона, выматываешься до предела. Так же и с «Футболом». Ничего не затеешь, и выйдет номер, на который глаза бы не глядели, хотя внешне и не к чему придраться.

Забавляли письма, на конвертах которых было на­чертано: «Отделу писем», «Отделу иллюстраций», «Се­кретариату», «Отделу информации», «Иностранному отделу». Бывалым читателям и в голову не могло прийти, сколько нас в редакции общесоюзного жур­нала, они не сомневались в нашей «солидности»,

А нас было пятеро журналистов, машинистка, вы­пускающий, два корректора — всего-навсего девять че­ловек. Когда в шестидесятом затевали еженедельник, радовались, потирая руки, что решение «прошло», остальное считалось несущественным, обещали «до­работаем, согласуем, поможем».

Нет худа без добра. Отслужив в еженедельнике ни много ни мало семнадцать лет, заявляю не без гордости, что наша крошечная редакция, по общепринятым пред­ставлениям, не то что несолидная, а легкомысленная, вынужденная преодолевать уйму неудобств, представляла из себя крепко сбитую, без малейшего «жирка» штатных, расслабляющих излишеств, выполнявшую все свои задачи, расписанные по дням и часам, трудовую ячейку. Было это возможно при двух условиях квалификации и душевной заинтересованности в деле. На том мы и стояли, будучи уверенными, что любой из нас способен при случае отработать за двоих, за троих. У нас попросту времени не было отвлекаться, все разговоры вертелись вокруг того, что предстояло сделать, Если назвать нашу редакцию дружной, то обязательно уточ­нение: в гости друг к другу не ходили, семьями не встречались. Когда надо было кого-то выручить, поддержать, делали это как бы между прочим, без словесных излияний, внешне, может быть, суховато, однако просто и с пользой. Распределяли работу между остальными, если у одного заболел ребенок, выписывали командировку переутомившемуся, чтобы отошел. Взаимозаменяемость, о которой приходилось рассуждать в обозрениях, у нас самих была отработана до автоматизма.

Это не хвастовство, работать иначе было невоз­можно. Полчаса в неделю у нас уходило на совещание, где планировались ближайший и следующий номера, каждый получал задание — такого-то числа в такой-то час сдать такой-то материал. На присутствии сотруд­ников в редакции я не настаивал, время они распреде­ляли по своему усмотрению. Не помню, чтобы кто-то нарушил наш распорядок, как не было и сдучаев, чтобы еженедельник был подписан в печать с опоз­данием. Все шло своим чередом и когда нас было меньше (отпуска, командировки, болезни). Не раз но­мер выпускали двое, а то и кто-то в единственном числе.

Вот только свое «право на труд» нам приходилось постоянно отстаивать. Мы являлись подразделением «Советского спорта», и за нами не без ревности досмат­ривали. Отсутствие сотрудника или ранний уход воз­буждали нездоровый интерес, мы слыли разболтан­ными, не признающими общих для всех установлений. Безнадежно было объяснять, что сотрудник свой мате­риал отстучит быстрее и надежнее дома, чем в тесной прокуренной комнатке, куда стекаются все желающие поболтать о футболе и хоккее. Для защиты от досужих говорунов я завел табличку с надписью «Работаю», которую вывешивал на двери, когда становилось не­вмоготу и минуты поджимали. Табличка обсуждалась в коридорах и, по-моему, раздражала, в ней видели чуть ли не вызов, намек на то, что проходящие мимо обвиняются в безделии.

Наша трудовая ячейка выбивалась из рамок представ­лений, годных для больших учреждений, где кто-то может позволить себе бить баклуши, образовывать «салоны», не нарушая распорядка дня и будучи всегда «на работе». На мне и моем заместителе Радчуке, кроме прочих, лежала обязанность прикрывать, заслонять работу редакции, организованную, как было проверено годами, целесооб­разно. Ничего, кроме досады, эта обязанность не вызыва­ла. На мне еще лежало составление планов — годовых, перспективных, квартальных, — которые, как я сумел за семнадцать лет убедиться, никто не читал. Сдана бумага в срок, положена в шкаф, и все довольны.