Федор Раззаков - Леонид Филатов - голгофа русского интеллигента

Н. Ковалева: «Нет, другим».

Ю. Любимов: «А кто другие? Вот они пусть ко мне и придут. Они кабинет мой знают, в котором никогда не закрывается дверь и в который всегда может прийти человек. Мы и сейчас с трудом спокойно разговариваем, и то все время всплески, а что там будет? Там же будет такой базар, такой крик, и я буду на старости лет это слушать – зачем? Я спокойно объясняю людям, которые со мной работают. Кто со мной будет работать, я тому и объясняю. А с рядом людей я не буду работать. Неужели я буду работать с теми, кто занимается такими вещами? Конечно, нет. Я бы себя не уважал. Я могу из милосердия поговорить с любым, и помочь, и дать деньги…»

А. Сабинин: «Театр уже не первый раз переживает такие вот потрясения. Но вы же работаете с людьми, которые при А. В. Эфросе, царство ему небесное, были за то, чтоб быстрей снимать ваши спектакли: „давайте делать быстрее новые“, создавать репертуар, не хотели играть, но вы же с ними работаете, потому что, вероятно, вы считаете, что на профессиональном уровне у вас может быть с ними контакт».

Ю. Любимов: «Саша, не в этом дело. Во-первых, я стараюсь все-таки Библию читать и стараюсь в себе не культивировать такие чувства, как месть, злопамятство, сведение счетов. Меня этим не удивишь в моем возрасте, меня трудно этим удивить. Поэтому я и не занимался выяснением никогда: кто как себя вел при покойном Эфросе».

А. Сабинин: «И очень правильно делаете».

Ю. Любимов: «Ну вот, спасибо. И сейчас я этим не занимаюсь, и сейчас я никому мстить не собираюсь. Но просто я не хочу встречаться с людьми, которые мне крайне неприятны – зачем мне с ними работать, когда я не могу с ними работать? А советский коллектив считает, что я обязан работать, я обязан их обеспечивать, потому что „мы-ы-ы-ы!“ – и начинается вся эта бодяга. А я в этой бодяге не хочу участвовать – могу я себе позволить эту роскошь? Извини, могу. Я не хочу протягивать руку свою некоторым людям. И я и не протягивал ее. Даже при том режиме страшном я убирал руку, а мог тут же получить и наручники, убрав руку». (Любимое занятие либералов: комариные укусы выдавать за фронтовые раны. Мол, тоталитарный режим меня так мучил, так истязал, что я еле в живых остался. Между тем, глядя на того же Любимова, трудно представить, что он голодал или подвергался изощренным издевательствам: типичный холеный барин, о чем, кстати, чуть ниже скажет и Филатов. – Ф.Р.)

В тот же день и почти в то же самое время на Старой сцене «Таганки» проходило другое собрание – оппонентов Любимова. Начал его художник Давид Боровский, который призвал собравшихся не проводить этого собрания без Любимова. Однако ему стали возражать, в частности Леонид Филатов. Он сказал следующее:

«Нет таких усилий, которых мы не предпринимали бы, чтоб он (Любимов. – Ф.Р.) был здесь. Ну, понятно, что пожилой человек, понятно, что гений. Все ясно. И его принадлежит ему. На это никто не может посягать, а если бы посягнул, оказался бы в дураках…»

В этот момент раздался крик из зала: «А мы ему не нужны!..»

Л. Филатов: «Не нужны. И он имеет на это право. Давайте с этим закончим. То, что „он меня не любит, он мне ролей не дает“, – и не даст. И может, уже по отношению ко многим, и правильно сделает. Поэтому особенно этого писка истерического, что „мы ему не нужны, так обидно, он мне не дает ролей“. И не даст. И по отношению ко многим совершенно справедливо, потому что за это время, которое он вам подарил, многие из вас могли бы, топоча ножонками и стуча ручонками, сделать себе хоть какую-то судьбу. Но вы отнеслись к своей жизни паразитически: „Мы – Таганка, два притопа, три прихлопа, концертные бригады“… Кто такие? Банда анонимов. Кто из вас кто? Простите за грубость, но я говорю настоящее, это правда так. Как ни обидно, но это надо в себя пустить, иначе мы вообще перестанем все понимать.

Второе. Золотая легенда под названием «Театр на Таганке» кончена. Это отчетливо понимает и декларирует Юрий Петрович Любимов. Отлично понимаем и мы. Для Театра на Таганке при его высоте и славе сегодняшнее такое полупустое существование в респектабельном зале один к одному, и еще там кое-где свободные местечки – это уже позор. Это смерть. Завтра будет смерть физическая, потому что понятно, что тут уже ничего не поделаешь. Поэтому надо обязательно проститься в уме, чтоб чуть-чуть быть похожим на свободного человека, выбраться из-под обломков этой фетишистской легенды под названием «Театр на Таганке» и понять, что театра этого нет. Что есть данность. А теперь поговорим о ней.