Федор Раззаков - Леонид Филатов - голгофа русского интеллигента

В своем интервью корреспондент «Огонька» (это была Мария Дементьева) не могла обойти стороной и трагедии Анатолия Эфроса. И она спросила у Губенко: «В прессе много обсуждалась драма – назовем ее „Таганка – Эфрос“. Что вы думаете по этому поводу? Как вы оцениваете решение Эфроса тогда возглавить Театр на Таганке?»

В ответ Губенко ничего не говорит об Эфросе, зато в течение пяти минут вспоминает о Любимове: рассказывает, как тот «в конфликте с командным стилем руководства культурой в одиночку отстаивал интересы всей режиссуры». Ну, просто Спартак какой-то! На самом деле за спиной Любимова все годы его нахождения у руля «Таганки» стояли весьма влиятельные силы из Политбюро и ЦК КПСС, которые как зеницу ока оберегали его, а иной раз чуть ли не пылинки с него сдували. Как же, снимешь его, а что на Западе скажут?

Между тем молчание Губенко по поводу Эфроса объяснялось просто: в этом конфликте «Таганка» выглядела самым неприглядным образом. Затравила она выдающегося режиссера, чего уж там говорить. Вольно или невольно, но затравила. Но честно признаться в этом у Губенко духа не хватило. Ведь этот пассаж начисто перечеркивал все те словеса, которые он до этого произнес, сооружая чистый и непорочный миф о «Таганке». Да и объяснять бы пришлось, чем травля Михаила Зощенко или Бориса Пастернака в сталинско-хрущевские годы отличается от травли Анатолия Эфроса, произошедшей уже в нынешние годы.

Между тем Губенко в своем интервью продолжает апеллировать к имени Юрия Любимова. Он заявляет: «Сегодняшняя ситуация представляется мне парадоксальной. Основатель театра, который способствовал гласности, когда еще страна молчала, перестройке, находится на Западе. Я преклоняюсь перед писателями и журналистами, взявшими на себя вспашку нашей души, которые без устали борются за сохранение Байкала, против поворота рек, за сохраненность недр, которые могут иссякнуть. Но разве не с равной силой должно бороться за сохранение нашей культурной среды? Ведь нравственность, духовность весьма чувствительны к человеческим потерям. Нет Шукшина, нет Трифонова, нет Высоцкого, нет Вампилова. И их никто не заменит. Никто не возместит художественных потерь, связанных с их ранним уходом. А что с живыми? С теми, кто волей судьбы (только ли судьбы?) оказался в эмиграции. „Отщепенцы“, „невозвращенцы“, „антисоветчики“? Звучит привычно и легко для одних. И ужасно, горько, обидно для других…»

Вот он, еще один перестроечный кульбит: поставить на одну доску Шукшина и Высоцкого с Ростроповичем и Любимовым, исходя из одной объединяющей их черты: все они были неудобны советской власти. Но это было единственное, что их объединяло. В остальном это полные противоположности. Взять того же Шукшина, в судьбе которого были сходные с Любимовым моменты. Он тоже из крестьян, и его родители также пострадали от советской власти. Шукшин не менее сильно ненавидел партийных держиморд и все годы своего творчества активно боролся с ними. Но он, в отличие от того же Любимова, не олицетворял этих держиморд с Россией. Поэтому и всю эту либеральную братию, которая раболепно служила власти, но втайне ее ненавидела, Шукшин на дух не переносил (за что его частенько называли антисемитом).

Шукшин шел к своей славе без помощи языка: то есть властям никаких мест не вылизывал. Он не был лауреатом никаких премий, не имел ни одного правительственного ордена или медали, не занимал никаких руководящих постов. И все-таки сумел из никому не известного алтайского мужика, приехавшего в Москву в старом костюме и брюках, заправленных в кирзовые сапоги, за считаные годы вырасти в такую личность, рядом с которой все остальные просто меркли. При этом у него не было ни своего театра, ни «лохматой» руки в ЦК КПСС. Поэтому не случайно, что в творческих кругах усиленно ходила версия (ее часто повторял Сергей Бондарчук), что Шукшина убрал КГБ (так называемая антирусская группировка в нем), почувствовав, как Шукшин все зримее вырастает в мощного идеолога патриотического движения.

Шукшин своими корнями настолько сильно врос в русскую землю, что представить его в эмиграции просто невозможно. То же самое и Высоцкий. Это были люди, которые если и высказывали своей родине претензии, то делали это в открытую и без обращения к забугорным подсказчикам. Кстати, Николай Губенко это в итоге поймет, что и станет причиной его разрыва с Любимовым. Впрочем, об этом речь еще пойдет впереди, а пока вернемся к событиям 1988 года.