Дидье Эребон - Мишель Фуко

Через несколько дней Фуко публикует в журнале «Le Nouvel Observateur» открытое письмо, адресованное Мехди Базаргану, премьер-министру исламского временного правительства. Напомнив о том, что они встречались в Куме в сентябре 1978 года, Фуко продолжает:

«Мы говорили о режимах угнетения, ссылавшихся на права человека. Вы выражали надежду: мечты об „исламском правительстве“, которыми были одержимы иранцы, вполне могут сочетаться с реальной гарантией соблюдения прав человека. И приводили три основания для этого. Вы говорили, что народный бунт пронизан духовным подъемом и каждый ради иного мира рискует всем (а в большинстве случаев „все“ значило жизнь — не больше не меньше); кроме того, речь не шла о желании оказаться под властью „правительства мулл“, кажется, вы выразились именно так. И то, что я видел в Иране — от Тегерана до Абадана, — отнюдь не противоречило вашим словам. Вы утверждали также, что ислам, с его древней историей и современным динамизмом, способен держать пари, касающееся прав человека, которое социализм проиграл в не меньшей степени (и это еще мягко говоря!), чем капитализм» [487] Foucault M. Lettre ouverte à Mehdi Bazaigan // Le Nouvel Observateur, 14 avril 1979. .

Обновленную версию происходившего Фуко даст в последний раз в длинной статье «Бессмысленный бунт?», которую газета «Le Monde» поместит на первой странице. Торжественный выход разочарованного и раненого человека, который с высокомерной элегантностью пытается обосновать уже сказанное им, обращаясь к тем, кто считал себя вправе давать ему уроки политической морали. Статья заканчивается определением роли интеллектуалов и морали, создающей ее:

«Пресса для интеллектуалов в последнее время никуда не годится: думаю, я могу употребить слово „интеллектуалы“ в его вполне конкретном смысле. Поэтому сейчас неподходящий момент для того, чтобы объявить себя неинтеллектуалом. К тому же это вызовет улыбку. Да, я интеллектуал. Когда меня спросят, как я решаю, что делать, я отвечу: если стратег — человек, говорящий: „…что значит смерть, крик, бунт в сравнении с огромной потребностью в целостности и что значат общие принципы, когда речь идет об особой ситуации, переживаемой нами“, что ж, для меня нет разницы, является ли он политиком, историком или революционером, сторонником шаха или аятоллы, моя мораль противоположна этой. Она „нестратегична“: относиться с уважением к дающей о себе знать необычности, быть непримиримым, когда власть применяется по отношению к универсальному. Выбор прост, воплощение непросто. Нужно подстерегать, приподнявшись над историей, то, что ломает ее и будоражит, и одновременно приглядывать за тем, что, прикрываясь политической необходимостью, несет безусловные ограничения. Это и есть моя работа: я не первый и не единственный, кто ее делает. Я ее выбрал» [488] Foucault M. Inutile de se soulever? // Le Monde, 11 mai 1979. .

Ахмад Саламатиан в 1979 году станет заместителем министра иностранных дел, а в 1981 году вынужден будет покинуть страну, прожив несколько месяцев в подполье. Мишель Фуко будет ему всячески помогать.

Что же касается политической и журналистской деятельности, то на некоторое время Фуко отойдет от нее. Серж Жюли вспоминает, что делал ему несколько предложений, от которых он неизменно отказывался. «Журналист должен быть профессионалом, — говорил он Сержу Жюли. — Нужно больше работать, больше знать…»

В это время Фуко трудится над статьей — анализом «Эры разрывов» Жана Даниэля. Это не просто дань многолетней дружбе. Статья звучит как сожаление об упущенном призвании, как выражение восхищения теми, кто владеет профессией, которая часто заставляет пересматривать очевидное, не поступаясь принципами, и менять суждения, не предавая себя. Восхищение теми, кто изо дня в день следует завету Мерло-Понти, призывавшего «никогда не мириться с уверенностью в своей собственной правоте». Фуко назвал статью «В защиту морали дискомфорта» [489] Foucault M. Pour une morale de l’inconfort // Le Nouvel Observateur, 23 avril 1979. .

Многие убеждены, что Фуко был глубоко задет нападками и иронией, связанными с его «ошибочными» взглядами на Иран. И что ему было трудно преодолеть кризис, начавшийся как реакция на отзывы о «Воле к знанию». Но он работает. Его «История сексуальности» не имела продолжения, о котором было объявлено. Фуко коренным образом меняет проект. Предполагавшаяся теоретическая серия так и не вышла. Фуко приступил к масштабной работе — изучению раннехристианской литературы. Излюбленное место — Национальную библиотеку — пришлось покинуть. Уровень обслуживания там был ниже всякой критики. Фуко больше не мог выдерживать нескончаемых боев за каждую книгу, преодолевать препятствия и формальности, с которыми были сопряжены просьбы предоставить необходимые для работы документы. Он отыскал место, где имелись книги, интересовавшие его: библиотека Сольшуара (13-й квартал, улица Гласьер). Это библиотека парижских доминиканцев. Ее возглавлял Мишель Альбарик, с которым Фуко познакомился июньским вечером 1979 года в гостях у Роже Стефана. Позже Фуко столкнулся с Альбариком в Национальной библиотеке и пожаловался на то и дело возникавшие трудности. «Так приходите в библиотеку Сольшуара», — отозвался тот. «Библиотека Сольшуара» — это маленький читальный зал, окна которого выходят на квадратный дворик. Фуко устроился у окна, где и просиживал дни напролет.