Георгий Метельский - До последнего дыхания. Повесть об Иване Фиолетове

— Будьте мужественными… и успокойте маму…

— Леля! — крикнул Фиолетов, проходя мимо женской камеры.

— Я слышу тебя, Ванечка! — откликнулась Ольга. — Куда вас?

— Говорят, что в Асхабад. Там тюрьма хорошая… Береги дочку.

— Хорошо, Ванечка… Прощай! — крикнула она с отчаянием.

Он ответил спокойно:

— До свидания, Леля.

На улице они увидели своих товарищей, которые содержались в красноводской тюрьме, и шумно поздоровались с ними. Фиолетову бросилось в глаза, что здесь собрались лишь те, кто был в списке Корганова, — двадцать пять человек и дописанный кем-то Амиров.

Путь лежал в сторону вокзала. Кун, Фунтиков, Алания громко обсуждали недавнюю попойку, конвоиры молчали. Заключенные тихонько переговаривались между собой.

На душной, плохо освещенной станции, в стороне от главных путей, стоял поезд-коротышка из паровоза и двух вагонов — классного и арестантского, с железными прутьями на окнах. Возле вагонов прохаживались конвойные в белых чалмах.

Фунтиков, Кун, Алания остановились у классного вагона, из которого вышел выхоленный, развязного вида офицер в форме капитана английских войск, и перед ним угодливо вытянулись члены Закаспийского правительства.

Кто-то из солдат бросил в тамбур несколько лопат. По знаку Куна солдаты в чалмах зашевелились и стали грубо вталкивать арестованных в вагон.

— Все-таки куда нас повезут? — спросил Фиолетов у конвоира с коротким кавалерийским ружьем за плечами.

— Тэбэ нэ все разве равно, тэбэ должно быть все равно, — пробормотал конвоир.

Поезд отошел без гудка, без звонка станционного колокола, с потушенными сигнальными огнями.

Фиолетов припал лицом к оконному стеклу и вдруг вспомнил, как двадцать с лишним лет назад он первый раз ехал на поезде. Ему все было интересно, все ново — города, реки, мосты, степь возле Баку. Сейчас из окошка виднелась не степь, а мертвая, молчаливая пустыни, сплошные освещенные луной пески до самого горизота, чахлые кусты саксаула.

В вагоне никто не спал. Те, кто бывал раньше в Асхабаде, рассказывали, что это за город и какая в нем тюрьма, другие строили разные предположения насчет встречи с членами Закаспийского правительства. Джапаридзе и Шаумян писали письма.

В шестом часу начало светать, и серо-желтые холмы сразу оживились под лучами еще огромного, красного солнца. «И пустыня тоже красива», — решил про себя Фиолетов и подумал, что в природе все прекрасно, даже безжизненная пустыня.

Прошли маленькую станцию Перевал — Фиолетов прочитал вывеску на здании вокзальчика, — и поезд пошел под уклон, все быстрее, быстрее, но вдруг резко, натужно завизжали тормоза, вагон вздрогнул, качнулся и остановился. Фиолетов глянул в окно и увидел верстовой столб с цифрой «207». «Что бы это могло значить? Может, спросить у конвоира?»

Конвоиры были легки на помине. Распахнулась дверь, и в вагон вошли несколько туркмен в чалмах, пьяный Фунтиков и английский офицер Тиг-Джонс.

— Тринадцать человек, выходи! — рявкнул он.

— С вещами? — спросил юный Мишне, работавший в Баку в Военно-революционном комитете.

Кун расхохотался на весь вагон.

— Черт с вами, берите вещи.

Мишне, Берг, Метакса, братья Богдановы, еще несколько арестованных из тех, кто помоложе, взяли своя чемоданы и, недоумевая, что все это значит, вышли из вагона.

Страшная догадка мелькнула у Фиолетова, и он почувствовал, как шевелятся волосы у него на голове. Никто из оставшихся не вымолвил ни слова, не вскрикнул, не ахнул, не заплакал. Все до звона в ушах прислушивались к тому, что делалось там, куда повели их товарищей.

Сначала была слышны пьяные голоса, тяжелые шаги, потом они удалились и наступила мертвая, страшная, гнетущая тишина. Но она длилась недолго. Через несколько минут тишину разорвали частые беспорядочные выстрелы.

Фиолетов посмотрел на белого как бумага Шаумяна, их взгляды встретились, и они молча бросились друг к другу. Потом, все так же без слов, Фиолетов обнялся с Алешей, Мешади, Яковом.

В этот момент в вагон зашли палачи.

— Остальные тринадцать душ, выходи во двор!

Тринадцать человек уже не брали с собой вещей…