Татьяна Рожнова - Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [только текст]

«…Что до его милого папаши, то он изображает из себя лавочника, распродает свою обстановку и все ходят к нему, как в старый мебельный склад, продаваемый с публичного торга. Вырывают из-под него стул, заявляя, что покупают его.

Свое место посланника в Петербурге он покидает, вероятнее, он вынужден его покинуть. Ах, почему он не сделал этого три месяца тому назад!» {302} , — писал Вяземский еще 16 февраля.

В середине февраля, то есть в то время, когда суд над Дантесом еще продолжался, Геккерн уже активно «распродавал свою обстановку», чтобы покинуть Россию. Положение его стало двусмысленным, об этом уже заговорили в свете. Ответа на его обращение к монарху через графа Нессельроде не последовало. Николай I не прислал «оправдания его (Геккерна. — Авт. ) собственного поведения в этом грустном деле», как настаивал дипломат. Император как раз был убежден, что «порицание поведения Геккерна справедливо и заслуженно; он точно вел себя, как гнусная каналья», и именно поэтому монарх потребовал отозвать барона Геккерна из России в своем письме к наследнику нидерландского трона принцу Вильгельму Оранскому, который был женат на его родной сестре, великой княжне Анне Павловне. Письмо это было отправлено с курьером в Гаагу 22 февраля, чего Геккерн, конечно, не знал.

Естественно, он не мог знать и содержания ответа принца Оранского на это письмо, также доставленное спецкурьером, ибо, по мнению русского царя, оно «не терпело любопытства почты».

Наследный принц Вильгельм Оранский — Николаю I из Гааги.

«Дорогой, милый Ники!

Я благополучно получил твое письмо от 15 февраля с курьером, который отправился отсюда в Лондон, и я благодарю тебя от всего сердца. Та тщательность и старание, с которыми ты счел нужным сообщить об этой несчастной истории, касающейся Геккерна, являются для меня новым свидетельством твоей старинной и доброй дружбы.

Я признаюсь тебе, что все это мне кажется по меньшей мере гнусной историей, и Геккерн, конечно, больше не может после этого представлять моего отца перед тобою; у нас тут ему уже дана отставка, и Геверс, с которым отправляется это письмо, вернется в Петербург в качестве секретаря посольства, чтобы кто-либо все же представлял перед тобою Нидерланды, и чтобы дать время сделать новый выбор. Мне кажется, что во всех отношениях Геккерн не потеря, и что мы, ты и я, долгое время сильно обманывались на его счет. Я в особенности надеюсь, что тот, кто его заменит, будет более правдивым и не станет изобретать сюжеты для заполнения своих депеш, как это делал Геккерн.

Здесь никто не поймет, что должно было значить и какую истинную цель преследовало усыновление Дантеса Геккерном, особенно потому, что Геккерн подтверждает, что они не связаны никакими кровными узами [47]. Геккерн мне писал по случаю этого события. Я посылаю тебе это письмо, которое повторяет его депешу к Верстолку, где он знакомит того со всей этой историей; также пересылаю и копию моего ответа (Геккерну), который Геверс ему доставит; я прошу тебя после прочтения отослать все это ко мне обратно…» {303} .

Допуская возможность отставки, опытный дипломат Геккерн еще 2 февраля писал принцу Оранскому:

«…прибегну к мнению вашего высочества для того, чтобы судить, могу ли я оставаться при императорском дворе после всего случившегося. В Петербургском обществе у меня есть и сторонники и хулители. Как честный человек, я бы остался, так как уверен, что правда рано или поздно восторжествует и привлечет общество на мою сторону, но, как должностное лицо, имеющее счастье быть представителем своего государя, я не вправе допустить ни малейшего порицания моему образу действий.

Итак, смею надеяться, что ваше королевское высочество поддержит перед королем мою просьбу о переводе и назначении меня посланником при другом дворе, где бы я мог продолжать службу моему монарху и отечеству, посвящая им все свои силы.

Ваше королевское высочество одобрит меня, смею надеяться, и эта уверенность есть самое лучшее утешение в горе, при обстоятельствах, от которых страдала и страдает моя любовь к семье, а карьере угрожает опасность, именно в ту минуту, когда я менее всего мог этого ожидать. <���…>» {304} .

И вот теперь, когда оправдались худшие из прогнозов, Геккерн, выражаясь его языком, «был в отчаянии». Его карьера в России рухнула. Вместе с тем Дантес был под судом, то есть «страдала его любовь к семье». Семье, которую он только что обрел и «которую он должен содержать». Правда, пока Дантес содержался на гауптвахте Петропавловской крепости. А Геккерн собирался уезжать. Неужто без него? Вряд ли. Еще 9 ноября 1836 года барон признался Жуковскому: «Люблю честь моего сына так же, как и его жизнь». Но теперь не только «честь» — сама жизнь Дантеса была в опасности. И Геккерн предпринял отчаянную попытку обелить убийцу. Именно с этой целью он пишет Нессельроде письмо, не выдерживающее никакой критики.