Гвидо Кнопп - История триумфов и ошибок первых лиц ФРГ

Во внешнеполитических вопросах Эрхард считался особенно неопытным в начале своей карьеры. Отсутствие такого опыта Аденауэр постоянно приводил в качестве основного аргумента против того, чтобы Эрхард стал канцлером. В самом деле, с 1963 года отношения с Францией стремительно ухудшились. Часть вины лежала на Эрхарде, но он, несомненно, не был единственным ответственным за эту ситуацию.

Немецко-французские отношения миновали пик уже в последние месяцы правления Аденауэра. Фотография, запечатлевшая объятия двух великих людей, Аденауэра и де Голля, последовавшие после подписания немецко-французского договора о дружбе в величественных помещениях Елисейского дворца, вошли во все учебники истории. Как никакой другой, этот жест стал символом удачного сближения, даже тесной дружбы между двумя народами, которые в прошлом слишком часто ожесточенно сражались друг с другом на кровавом поле битвы. Однако прекрасный образ единодушия был обманчив. Договор о дружбе чуть было не потерпел крушение в бундестаге. Сам Эрхард, тогда еще министр экономики, с жаром нападал на эту идею. Дело было не в том, что немецкие критики договора выступали против примирения с Францией. Никто и не думал продолжать невообразимую кровную вражду. Протест против Елисейского договора имел другие причины.

За несколько дней до подписания французский президент де Голль 14 января 1963 года на сенсационной пресс-конференции наложил вето на присоединение Великобритании к Европейскому экономическому сообществу. Правительство в Лондоне как раз стремилось к такому присоединению. Без предварительной договоренности со своими партнерами по ЕЭС де Голль захлопнул дверь перед носом британцев, к которым он в тот период относился как к «троянскому коню американцев». Де Голль же хотел большей независимости для Европы, он мечтал о «Европе без США». С другой стороны, это противоречило представлениям о Европе не только Людвига Эрхарда, но и многих других. Разве немецко-французский договор о дружбе не должен был в этом контексте обеспечить существование отдельной оси Бонн — Париж и выступить одобрением антибританской и антиамериканской политики де Голля? Именно этого опасались Эрхард и другие противники Елисейского договора.

В первый раз в бундестаге вспыхнули разногласия между «атлантиками» и «голлистами». Бундестаг одобрил немецко-французский договор лишь после того, как ему была предпослана преамбула. В ней подтверждался крепкий союз Федеративной республики с США и выражались надежды на будущее расширение ЕЭС, с учетом прежде всего Великобритании. Эрхард был сильно обрадован, французский президент — возмущен. По мнению де Голля, эта преамбула обесценивала весь договор. Короткая эйфория дружественных немецко-французских отношений закончилась горьким похмельем.

Все это не было хорошим залогом гармоничного будущего. Именно поэтому в Париже приход Эрхарда к власти был воспринят скорее со скепсисом, хотя поначалу обе стороны добросовестно старались поддерживать хорошие отношения. Первую заграничную поездку в роли канцлера Эрхард предпринял во Францию. Официально Эрхард и де Голль выразили удовлетворение ходом переговоров. Но в действительности вряд ли что-то изменилось по спорным вопросам. Оба пропустили слова собеседника мимо ушей.

Частично дело было в уже упомянутом выразительном стиле Эрхарда. В комплексных вопросах политики иностранных дел одной харизмы было недостаточно, здесь важна была точность. Эрхарду это не подходило. Герман Кустерер, в то время переводчик в Министерстве иностранных дел, в первую очередь мог бы вознести жалобу на Эрхарда: «Людвиг Эрхард, обычно считающийся хорошо владеющим словом, был тем «клиентом», который стоил бы мне лучших трудов». Частенько приходилось попотеть, ведь он не заканчивал предложения — это случалось и особенности тогда, когда он становился критичным, — а бросал слово «но», спеша начать новую фразу, которое вовсе не было противопоставлением, а вводным словом в затруднительном положении. Но от переводчика не терпят полуфраз. А в случае с Эрхардом эти недосказанности не были вопросом языковой беспомощности, а скорее проблемой содержания, нежелания и невозможности занять однозначную позицию».

Отягощало ситуацию еще и то, что между Эрхардом и де Голлем не было ни деловой, ни личной связи. Они по природе своей были чересчур разными, а их политические позиции — чересчур противоположными. Де Голль хотел стать олицетворением «Славы великой Нации», он любил пафос, мыслил категориями национального государства и склонялся к этатизму. Эрхард, напротив, был сама простодушная созерцательность, верил в слияние наций в глобальном единении свободной торговли и ненавидел любые формы экономического дирижизма. Но сильнее всего немецкий канцлер и французский президент расходились во взглядах на роль США в Европе. Де Голль хотел превратить Францию посредством союза с Западной Германией в сильнейшую державу в Западной Европе. США и Великобритании нечего было здесь делать. Эрхард, напротив, был настроен проамерикански и отстаивал свою идею «братской и свободной Европы». Здесь не было места для каких-либо обособленных союзов, в том числе и для союзов между Германией и Францией. Эрхард хотел быть хорошим партнером для всех без исключения европейских государств. Поэтому он особенно был озабочен немецкими отношениями с Великобританией и более мелкими государствами, такими как Нидерланды или Дания, поскольку последнее Аденауэр скорее оставил в стороне. Премьер-министр Нидерландов Йозеф Лунс так высоко ценил Эрхарда, что признавался: «Этот канцлер мог бы быть голландцем». У де Голля эта политика Аденауэра, естественно, не находила много понимания. После визита де Голля в Бонн в июне 1964 года дело дошло до открытого противостояния.