Федор Раззаков - Владимир Высоцкий. По лезвию бритвы

Поэтому в столь напряженной обстановке, когда «противостояние между силами империализма и коммунизма» обострилось и дошло до своей критической точки, появление статьи против Владимира Высоцкого было вполне закономерным. Ведь шла война за умы и души советских людей, и Высоцкий, по воле официальных властей, был отнесен в разряд чуть ли не идеологических диверсантов. Вспомним строки из статьи: «…и человек не вдруг начинает воспринимать и высказывать чужие взгляды».

Статья в «Советской России» была не чем иным, как политическим доносом на «неблагонадежного» Высоцкого и, если бы на дворе стоял не 68-й, а, к примеру, 37-й год, судьба его давно была бы решена по приговору «тройки». Так в свое время произошло с поэтом Борисом Корниловым, на которого был состряпан подобный донос. Написал его в мае 37-го председатель правления издательства «Советский писатель» Н. Лесючевский в той самой манере, в которой, как под копирку, была написана и статья в «Советской России» в июне 68-го. Н. Лесючевский, к примеру, писал: «Ознакомившись с данными мне для анализа стихами В. Корнилова, могу сказать о них следующее.

В этих стихах много враждебных нам, издевательских над советской жизнью, клеветнических и т. п. мотивов. Политический смысл их Корнилов обычно не выражает в прямой, ясной форме. Он стремится затушевать эти мотивы, протащить их под маской «чисто лирического» стихотворения, под маской воспевания природы и т. д.».

Б. Корнилова арестовали и в том же 37-м расстреляли. Владимира Высоцкого, в отличие от Б. Корнилова и тысячи подобных ему поэтов, расстрелянных в 30—40-е годы, не тронули физически, но всех собак спустить не преминули. Обласканный властями композитор Евгений Долматовский в том же 68-м, выступая на художественном совете по поводу выхода в свет новой пластинки Высоцкого, заявил: «Любовь к Высоцкому — неприятие Советской власти. Нельзя заблуждаться: в его руках не гитара, а нечто страшное. И его мини-пластинка — бомба, подложенная под нас с вами.

И если мы не станем минерами, через двадцать лет наши песни окажутся на помойке. И не только песни».

В дни, когда появилась статья в «Советской России», Владимир Высоцкий заканчивал курс лечения в больнице. Душевное состояние его в те дни было далеко не благополучное: жена начала всерьез подозревать его в измене, в народе кто-то усиленно раздувал сплетни о его самоубийстве. Может быть, специально подталкивали к этому?

А. Н. Чердынин рассказывает: «Володя жил тогда с Ниной Максимовной на улице Телевидения в экспериментальной пятиэтажке, у них там было что-то вроде кондиционера… Однажды звонит Нина Максимовна и просит, чтобы я посидел с Володей. Приезжаю к ним… Вдруг звонок. Открываю — два человека. Один у двери, второй — ниже, на лестнице.

— Здесь живет Высоцкий?

— А в чем дело, ребята?

— Мы сами с Дальнего Востока, нас ребята делегировали… Просили узнать, как дела у Высоцкого. А то у нас ходят слухи, что его посадили… (Это было время статьи «О чем поет Высоцкий», и по стране ходили эти нехорошие слухи…)

— Да нет, ребята… Я вам точно говорю, что все в порядке…

Они не верят… А у Володи на столе лежала кипа свежих фотографий…

— Ну ладно, подождите… Вот смотрите — это снимали неделю назад… А это возьмите себе.

— Ну хорошо. А вот это передайте Высоцкому.

И подают довольно большой пакет.

Володя проснулся, мы развернули пакет — там оказалась семга…»

К тому времени статья в «Советской России» была самой большой публикацией в официальной прессе о творчестве Владимира Высоцкого. И вдруг — именно она выходит в свет с голословными обвинениями против поэта. Было от чего прийти в отчаяние…

Позднее Высоцкий вспоминал: «У меня были довольно сложные моменты с песнями, когда в общем официально они не звучали еще ни в театре, ни в кино, — были некоторые критические статьи в непозволительном тоне несколько лет тому назад. «О чем поет Высоцкий?» называлась такая статья, которая меня повергла в большое уныние, потому что там много несправедливого. Обвинения мне строились даже не на моих песнях: предъявлялись претензии, а песни в пример приводились не мои. Но статья была написана в таком тоне, что в общем это был какой-то момент отчаяния. Там много строилось обвинений, я даже сейчас не помню точно — это было очень давно. Самое главное, что тон был непозволительный — неуважительный такой… Там говорилось, что в общем это совершенно никому не нужно, что это только мешает и вредит. Я всегда придерживался другой точки зрения и думаю, что в этом смысле был прав, потому что теперь это все-таки по-другому: я теперь имею возможность и работать в кино, и петь, и иметь большие аудитории. Но тогда это был момент очень-очень печальный…»