Константин Путилин - Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1]

Занятый массой иных важных дел, запутаннейших и сложных, я нет-нет да и вспоминал о зарезанном Шахворостове. И всякий раз, когда я вспоминал это темное, кровавое дело, во мне просыпалось могучее желание заставить восторжество­вать истину, найти и привести убийц к справедли­вому искуплению их греха.

Прошло около полутора лет. Полтора года убийцы находились на свободе! Обрызганные кровью, пользующиеся, конечно, плодами своего преступления, они, наверное, злорадно потешались над всеми нашими на­прасными усилиями их изловить, потешались над карающим мечом правосудия. Но что самое ужас­ное — полтора года в среде русского общества, в среде мирных граждан бок о бок с честными людьми находятся убийцы! И так как на их челе нет каиновой печати, их принимают за честных людей, якшаются с ними, и они, убийцы, могут со­вершенно спокойно растлевать своим ядовитым дыханием и без того не особенно здоровую атмосферу «третьего сословия».

Наступил январь 1871 года. В первых числах этого месяца я опять вспомнил о злосчастном деле Шахворостова и отдал приказ одному из агентов возобновить розыски. На этот раз, спустя полтора года после убийства, эти розыски дали блестящие результаты.

В одном из темных приютов, посещаемых особенно охотно столичным подозрительным людом, случайно находился и один из наших агентов. Несколько дней до этого произошло ограбление купца. Агенты выслеживали преступников по всем злачным местам. И вдруг до слуха агента, сидевшего переодетым за одним из столиков, донесся разговор двух субъектов, попивавших пиво.

— Да, братец, такова-то оказалась его благодар­ность... Вчера опять я пристал к нему. Дай, говорю, Иван Васильевич, рубликов хоть двадцать, потому я без места... А он швырнул мне тридцать копеек, как собаке, и отвечает: «Доколи сосать вы, ироды, из меня соки будете?» Это его-то я соки сосу! Ты ведь примерно рассуди: тринадцать тысяч на этом деле заработал он! Ведь мне Спиридонов говорил, что в сумке больше тринадцати тысяч рублей оказалось».

Агент насторожился. Слово «сумка» особенно его поразило. Он впился глазами в говорившего. Это был парень средних лет, прилично одетый, с типичным кучерским лицом. Волосы курчавые, пуши­стые, остриженные „под скобку». Выбритый подбородок, густые, пушистые усы.

— А ты бы ему пригрозил: коли, мол, как следует не поделишься, — все открою, донесу.

— И то, братец, говорил ему, а он только смеется: «Что же, говорит, доноси, вместе по Владимирке поедем... Веселее будет».

Через несколько минут собеседник субъекта с кучерской внешностью куда-то исчез. Остался только один «обиженный и обойденный в дележе».

Агент быстро вышел, захватил наружную полицию и немедленно арестовал неизвестного.

Это происходило в три часа ночи. Неизвестный был доставлен в Управление сыскной полиции. На другой день, 10 января, был произведен допрос. Сначала он, видимо, решил запираться, плел нечто весьма несуразное, но потом, когда ему сказали, что чистосердечное признание может клониться только к его пользе, он (вот тонкая психологическая черта!) наотмашь перекрестился и начал свою исповедь-показание.

На вопрос, о каком тайном преступлении беседовал с приятелем в притоне, он ответил:

— Грех этот — убийство Шахворостова. Только я-то сам не убивал его...

Наконец-то! Таинственное дело, мучившее меня полтора года, начинало распутываться.

Он показал, что он — кронштадтский мещанин Федор Тимофеев Шаров, в Петербурге живет почти двадцать лет. Его, так сказать, послужной список таков: сначала он жил в услужении по кучер­ской части у Мятлевых, после же смерти бабушки господ Мятлевых, по ее духовному завещанию, вместе с другими дворовыми получил «вольную». Затем поступил к генералу Лерхе, где пробыл 7 месяцев, отошедши от службы вследствие отъезда генерала за границу. Потом последовательно служил в долж­ности кучера у Сафьянцева, у Обрезкова, у юнкера Лесли, у Стобеусса, у Спасского, наконец у Татищева. У Татищева вторым кучером служил Спиридонов. В один грустный для них день и Шаров, и Спиридонов были уволены от должности кучеров из-за пропажи кучерской одежды.

— Ну-с, — продолжал свой рассказ Шаров, — отойдя от места, поселились мы в том же доме Руадзе, на квартире у Прасковьи Тимофеевой. В этом доме находилось питейное заведение, которое содержал Бояринов, а сидельцем в заведении был зять его, крестьянин Иван Васильев Калин, подручным — Егор Денисов. Частенько мы захаживали со Спиридоновым в заведение. Однажды он мне говорит: «Сделай милость, достань ты дур­ману. Необходимо нам…». «Зачем?» — спрашиваю его. «А затем, — говорит Спиридонов, — что Иван Васильев хочет напоить им одного недруга своего, а потом, когда тот очумеет, дать ему основательную трепку. Он мне все объяснил. Оказывается, что какой-то богатый деляга-парень, Шахворостов, взял у Ивана Васильева сто рублей за то, что приищет ему подхо­дящее помещение под питейное заведение. А сам никакого помещения не нашел, да и деньги назад не возвратил. Вскипел, значит: дай, дескать, проучу Шахворостова.