Константин Путилин - Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1]

Они беспокойно вскочили на ноги. Петра Гвоздева охватил страх. Он вскочил тоже и бросился к двери.

— Стой! Ты откуда? — раздался сиплый голос, и мощ­ная рука ухватила его за горло.

— Пусти! Я тут был, — прохрипел Гвоздев.

— Я спрашивал, почему молчал?

— Спал... не слышал...

— Небось!

— Что надо, все слышал, — произнес сиплый го­лос, и в тот же миг Гвоздев почувствовал ост­рую боль в боку, вскрикнул и упал навзничь.

Две тени скользнули из дверей вагона и скрылись в темноте ненастной ночи.

Отряд городовых с околоточными, с помощником пристава и агентом медленно шли вдоль вагонов, заглядывая в каждый. Агент освещал внутренность вагона фонарем, и друг за другом из них извлекались ночлежники, мало-по­малу образовывая изрядную толпу.

— Выходи! — крикнул агент, увидев лежащего Гвоздева, но тот не шелохнулся.

— Что ж ты! Слышишь! — Агент направил свет фонаря на его лицо и тотчас обернулся к помощ­нику пристава: — Зарезанный! Кровь, как из барана.

— Ну, вот и хлопоты... — недовольно сказал помощник пристава...

Темная и грустная октябрьская ночь. У подножья старой царскосельской этапной тюрьмы мерно шагает часовой. Тоскливо ему и скучно. Глухо завывает свою унылую песню холодный осенний ветер, свистит между постройками тюремного здания, перебрасывается на почти рядом стоящий с тюрьмой лес и гуляет по его шелестящим верхушкам...

Темень такая, что даже привыкший уже к темнете глаз часового еле-еле разбирает сра­внительно невысокий деревянный забор, которым окружена тюрьма. Напрягает часовой зрение и слух, но вокруг только темень да унылое завывание ветра... Тоскливо, грустно, неуютно!..

Мерно, но все медленнее и медленнее шагает часовой. До смены еще добрых два часа, а тяжелая неодолимая дрема так и подкрадывается, так и смежает очи. Кажется, выбрал бы уголок по­укромнее, где не так продувает ветер, прилег бы и уснул... Или нет... Зачем даже ложиться?.. Прислонился бы к стенке и вздремнул бы хоть малость... Но нет, нет... Боже сохрани! Нельзя... Служба... Часовой приостановился, опустил ружье «к ноге» и оперся на него. Голова его потихоньку склонялась на грудь и вдруг беспомощно повисла... «У-гу-гу-у-у...» — завыл ветер. Часовой вздернул голову, встрепенулся и зорко огляделся вокруг... Та же темень, то же завывание ветра, та же угрю­мая холодная осенняя ночь... Часовой крепче оперся на ружье и... опять неумо­лимая, неодолимая дрема смежила его очи. Он поднял руки к верху дула, где к нему примыкается штык, опустил на руки голову и сладко задремал... «Ш-ш-шпок!..»

Сквозь шум и завывание ветра послышался вдруг какой-то шум и падение... Как будто из окна тюрь­мы свалился на землю мешок с песком.

Часовой вздрогнул и напряженно оглянулся... Ни­чего... Но он несомненно слышал какой-то подозри­тельный шум... Он встряхнулся и быстро зашагал по направлению, откуда это донеслось. Прошел пять шагов, десять — ничего... И вдруг совер­шенно отчетливо послышались шум и треск у ограды, окружающей двор. Кто-то, как кошка, взбирался на нее. Зрение возбужденного часового напряглось до чрезвычайности... Совершенно ясно он вдруг заметил, как над забором поднялась какая-то темная фигура, готовясь перепрыгнуть...

«Бегство!..» — мелькнуло молнией в его голове. Он мгновенно приложился и выстрелил. Тотчас забегали, забили тревогу.

— Арестант бежал! — отчаянно прокричал часовой.

Дежурный офицер немедленно снарядил отряд из четырех человек для поимки бежавшего. Но где было искать? Очевидно, что арестант бро­сился в лес, находящийся не более 200 сажен от тюрьмы. Туда и направилась команда.

Темнота ночи покровительствовала беглецу. В двух шагах едва можно было разглядеть человека, а в лесу и ровно ничего не было видно. Полусонные солдаты, отойдя немного от опушки леса в глубину и побродив наудачу с час, более для очистки совести, как говорится, вся­чески ругая арестанта, из-за которого на их долю выпала эта ночная прогулка, вернулись обратно и доло­жили начальству, что поиски их успехом не увенчались.

Я в то время был еще приставом, но уже, как говорится, «на замечании». Мои способности и любовь к сыску, не хвастаясь говорю, были уже оценены, а потому я уже завтра узнал о происшествии, рассказанном выше... Узнал, конечно, из официальной бумаги, где было сказано, что в ночь с такого-то на такое-то октября, из такой-то тюрьмы бежал важный арестант Яков Григорьев, дезертир, зарекомендовавший себя как самый опасный преступник. По всей вероятности, этот Яков Григорьев направился в Петербург. Мне предписывалось его разыскать и представить куда следует.