Константин Путилин - Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1]

В ночь на 7 сентября, знаменитого количеством убийств, 1859 года было совершено убийство в харчевне, называемой «Черной», находившейся по Выборгскому шоссе (Петербургского уезда). Владелец харчевни Самоделов, его жена и его брат были найдены плавающими в лужах крови с расколотыми топором головами.

Все помещение харчевни было буквально залито кровью. На полу двух комнат валялись куски мозга и виднелись кровяные следы от сапог. Все вещи были разграблены.

Ввиду того, что убийство было совершено не ночью, а вечером, а Самоделов с братом, судя по их наружному виду, должны были обладать большой физической силой, становилось очевидным, что убийство совершено, по всей вероятности, не одним человеком, а несколькими. Да и на липкой грязи вокруг харчевни виднелись отпечатки многих ног.

Начали, как водится, следствие.

Прошло несколько дней, как вдруг обнаружено новое убийство.

В деревне Пещанице в своем небольшом домишке была найдена убитая топором государственная крестьянка Прасковья Бочина.

Еще через несколько дней — новое злодеяние.

В ночь на 14 октября было произведено нападение на квартировавшего в собственном доме в Шлиссельбургском уезде отставного рядового Зубковского.

На этот раз на место происшествия был откомандирован я. Мое непосредственное начальство, оценив мои способности и стараясь все наиболее важные поручения сваливать на меня, призвало меня и сказало:

- Вот что, Путилин, опять злодеяние! Это что-то слишком уж часто. Отправляйтесь и расследуйте это дело.

Я поклонился и отправился.

- Как было дело? — приступил я к опросу перепуганного до смерти Зубковского.

- Мы уже легли спать, потому что было поздно, часов около двенадцати ночи. Жена и шестеро наших детей скоро заснули. Мне что-то не спалось. Лежу я и вдруг слышу, будто кто-то подошел к окну и около окна тихо разговаривает. Вздрогнул я, привстал, стал прислушиваться, а сердце так и колотится в груди. Слышу: действительно кто-то тихо говорит. Подошел я к окну. Гляжу, но ничего не видно. Ночь темная-претемная, ни зги не видать. Дай, думаю, огонек зажгу, с огоньком выйду на улицу поглядеть. Только я подошел к двери, как вдруг раздался резкий и довольно громкий голос:

- Ломай дверь! Выпирай!

И в ту же секунду в дверь посыпались удары.

Закричал я, бросился к жене, бужу ее, кричу: «Разбойники... разбойники к нам идут!» Проснулась она, закричала тоже, за ней дети.

Бросился я к окну, хотел выскочить, чтобы побежать и позвать на помощь, но окно вдруг распахнулось и в него быстро ворвался разбойник... а то и черт.

- Какой черт? Что ты мелешь, Зубковский? — вырвалось у меня.

- А так, ваше благородие. Взглянул я на него — и от страху уже и кричать не могу. Лицо его — все черное, как есть черное! Как раз тут и дверь упала, выпертая злодеями. Ворвалось их три человека, а тот, который впереди их, еще более страшный. Весь, как зверь, в шерсти, в меху. Как увидала их жена, так и грохнулась без памяти на пол. Бросились они тут на меня, схватили за горло, приставили прямо к шее нож большой и говорят: «Ну, негодяй, давай деньги и все добро свое. Ничего не таи, все указывай, а коли кричать станешь или хитрить с нами, — сейчас зарежем!» Трясясь от ужаса, я показал им на сундук. Взломали они его топором, стали все выгружать в большие мешки, принесенные с собою.

- Где еще? Что еще? — спрашивают, а сами хватают все, что только можно, а потом подошли опять ко мне, смеются. «Ну, не много у тебя денег... Мы думали больше. За это — зарезать тебя надо!» И выхватили опять ножи. Тут очнулась моя жена, бросилась в ноги, стала умолять их не трогать нас. А они, изверги, сделали с ней то, что и сказать невозможно.

- Что же?

- Да тут... при мне... при детях надругались над ней. Как увидел я это, страх позабыл, бросился с кулаками. «Звери подлые! — кричу. — Аль мало вам, что ограбили, так еще позору предаете...» Смеются они, особенно один, которого другие Стенькой Разиным называли, и опять с ножом ко мне подходят. Тут доченька моя милая, Любушка, шести лет, бросилась к этому Стеньке, в шерсти, в меху который, упала на коленочки перед ним, а рученьками своими за ноги его обхватила. «Дяденька, милый, ой, не убивай папу и маму, ой, не убивай!» — стала кричать она. А он, изверг, ее топором по плечику как хватит! Закричала она жалобно, ручонками кровь зажимает. Тут они сразу схватили мешки с награбленным и почти бегом бросились из дому. Только через полчаса опамятовался я и тогда кинулся на улицу кричать и звать народ.