Анастас Микоян - Так было

Естественно, Радхакришнан, с которым я много раз потом встречался, был самого лучшего мнения о Сталине.

Известно, какую антиамериканскую, независимую националистическую позицию занимал глава аргентинского государства Перон. Перонизм - это было интересным явлением в Америке, одной из форм национальной борьбы с американским господством, вообще-то носившей прогрессивный характер.

Сталин в беседах о Пероне, в какой-то мере узнав слабые стороны и недостатки этого движения, все же ценил независимую позицию Перона и его партии. В связи с этим он принял аргентинского посла по его просьбе, больше выслушивал и выспрашивал и произвел на посла большое впечатление. Посол, помню, способный человек, со своей стороны произвел на Сталина благоприятное впечатление. Сталин обещал предоставить Аргентине долгосрочный кредит в 100 млн долларов. Тогда для нас это была большая сумма и беспрецедентная для предоставления несоциалистической стране.

Мне было поручено вести дальнейшие переговоры об условиях этого кредита. Я несколько раз встречался с послом, подготовил договор, подписал. Суть договора сводилась к тому, что мы предоставляем им оборудование и другие товары советского производства, кажется, на 10-летний срок. Аргентина предоставляет нам товары своего производства, которые нам были нужны: кожу, шерсть и др. Посол с восхищением говорил о Сталине.

Конечно, люди от этих кратковременных встреч со Сталиным выносили о нем хорошее впечатление. Более того, у них складывалось мнение о Сталине вообще, об общей его характеристике. Их обвинять в этом нельзя, но они должны знать, что это не основание для общей оценки Сталина - человека такого сложного характера. От них и нельзя было требовать другого, они другой стороны жизни Сталина и его деятельности не знали.

Но вот удивительно другое, когда некоторые советские люди, на глазах которых проявились худшие черты характера Сталина, предвиденные Лениным, когда проявился произвол в невероятных формах, которые даже Ленин не мог предполагать (произвол и беззаконие 1937-1938 гг., приведший к уничтожению многих тысяч руководящих деятелей всех областей нашего государства и партии и миллионов простых людей), в своих мемуарах дают высокую общую оценку Сталину. Это видно в меньшей степени в мемуарах Жукова, в большей степени касается мемуаров Штеменко, который, приводя в своих воспоминаниях хорошее о Сталине, ловко обходит все то, что может бросить тень на личность Сталина, о чем, конечно, хорошо знал Штеменко. Хотя Штеменко себя вел лично так, что, работая со Сталиным вторую половину войны, находил поддержку с его стороны. Но Штеменко хорошо знал о многих фактах в отношении других лиц как до войны, так и после войны, что проявилось в отношении нового командующего ВВС Новикова, наркома авиационной промышленности Шахурина, маршала артиллерии Яковлева, которые совершенно необоснованно были арестованы. Даже эти три факта, если бы не было других, не позволяют Штеменко петь такие дифирамбы о характере Сталина, как он это делает, да и Жуков тоже.

Но особо неприятное впечатление оставляют воспоминания маршала авиации Голованова. Нужно сказать, что он на меня производил всегда хорошее впечатление, и я высоко его ценил как летчика и человека. Я присутствовал в Ставке, когда первый раз появился там Голованов, предложив свою часть гражданских транспортных самолетов целиком для военных целей. Помню, как он пришел: высокого роста, красивый, стройный, подтянутый, малоразговорчивый. Коротко он сказал, без лишних слов, о своем предложении. Это произвело на нас очень хорошее впечатление.

В своих воспоминаниях Голованов много раз упоминает о том, что был у Сталина и что его дивизия была лично подчинена Сталину. Этим он хвастает и хвалит за это Сталина. Как это можно, чтобы Сталин, Верховный Главнокомандующий, взял в свое подчинение, под свое командование одну только дивизию дальнебомбардировочной авиации? Мне кажется, что все это он чересчур преувеличил. Он хвалит Сталина за то, что тот принимал его много раз в отсутствие командующего Военно-воздушными силами и обсуждал с ним вопросы дальней авиации, не интересуясь мнением командующего, мнением Генштаба. Но ведь это говорит о нетерпимом, порочном методе руководства Сталина.

Голованов в своих воспоминаниях приводит эпизод встречи Нового года и беседу с командующим ВВС Смушкевичем. Смушкевич сказал ему, что не может добиться приема у Сталина, хотя необходимо решить важный вопрос о подготовке авиации к боевым действиям. Он попросил Голованова, зная расположение к нему Сталина, обратиться к нему с письмом и изложить суть беседы Смушкевича с Головановым. Голованов так и сделал. И он не осуждает здесь Сталина за такое отношение к командующему ВВС. Разве Голованов не понимает нетерпимость положения, когда накануне войны командующий ВВС не имеет возможности поговорить со Сталиным по коренным вопросам авиационной подготовки? Хотя Смушкевич - заслуженный летчик, героически показавший себя в испанских событиях, самим же Сталиным был выдвинут на эту высокую должность командующего ВВС. Голованов не считает это отрицательной стороной деятельности Сталина. Потом мельком Голованов сообщает, что командующим ВВС стал Жигарев, не объясняя, какую роль он сыграл в войне, куда же делся Смушкевич, какая судьба его постигла (а ведь он был расстрелян!).