К Акула - Боем живет истребитель

Чуть свет взяли фонари, начали заглядывать во все уголки монастыря, забрались на чердак. Он забит шкафами, церковной утварью, а в самом конце черные шторы. И между ними виден огонек. Потихоньку подходим, раздвигаем шторы - там молодые монахини. Кое-как они объяснили, что отказались уйти вместе с гитлеровцами.

Вот тебе и привидения! Оказывается, днем монахини тихо отсиживались, а ночью решили взять спрятанные продукты. Они хорошо знали все многочисленные ходы и выходы.

...Внизу зеленеет земля. Наши "илы" отработали, поворачиваем с Горьковым обратно и тут встречаем еще одну группу штурмовиков - одиннадцать самолетов под прикрытием Калашонка, Козлова, Маслова.

"Илы" возглавляет "Лев-3" - командир эскадрильи 672-го штурмового полка Георгий Ковалев.

Посмотрел я на "горбатых" и "лавочкиных" - туговато им будет, если подойдут немцы. Решаю вернуться. Крутой разворот на сто восемьдесят градусов и мы вместе с боевыми друзьями. Пятерка - не тройка, в чем мы убедились через несколько минут.

Горьков первым заметил несущиеся на максимальной скорости пять групп ФВ-190.

- Калаш, атакуем всей группой, - говорю я, и мы идем на "фоккеров". Одного из них мне удалось сразить с ходу короткой прицельной очередью. Проскочив вниз, резко меняю траекторию полета - на девяносто градусов врерх - и бью по "брюху" второго "фоккера". Он тоже горит. Первая восьмерка рассыпалась. Второй занят Калашонок. Мы с Горьковым переключились на следующую. А в это время один из "фоккеров" стал поливать меня огнем. Горьков меткой очередью сражает его. "Фоккеры" продолжают бой. Откуда такое упорство? Ага, ясно - ждали "мессершмиттов", вот те уже появились. Нам с Горьковым становится туго. Однако продолжаем атаковать, сбиваем еще по одному самолету.

Вдруг слышу голос Калашонка:

- "Фоккеры" атакуют "горбатых"!

- Горкин, за мной! - передаю ведомому, и мы спешим выручать наших штурмовиков.

Потеряв восемь самолетов, фашисты вынуждены выйти из боя. Правда, одного "горбатого" они подбили, но ему удалось дотянуть до аэродрома, произвести посадку. Проводив "илы" домой, мы приземлились в Бад-Веслау.

Так прошел воздушный бой над Австрийскими Альпами. Как не похож он на тот, над горами Кавказа, который был моим боевым крещением. Там против нашей шестерки была одна "рама". Здесь пятерка дралась против тридцати "фоккеров" и четырех "мессершмиттов". Тогда мы с трудом сбили свою единственную цель. Сейчас вогнали в землю восемь стервятников. В первом бою я смог выпустить лишь одну пробную очередь. В этом - уничтожил три вражеских самолета.

Первый адлерский бой... Я тогда неотступно шел за ведущим и больше всего на свете боялся его потерять. Ни о чем другом не думал, ничего вокруг не видел. Не могло быть и речи о том, чтобы оценивать обстановку и анализировать ее. Но все же адлерский воздушный бой, длившийся всего восемь минут, многому научил. С него-то и начался счет боевым вылетам, которых к концу войны было более шестисот, с сорока шестью личными победами и восемью - в группе.

Хозяин неба! Это как награда за все пережитое и выстраданное.

13 апреля штурмом взята Вена. Война явно подходит к концу. Поступают сообщения об успешном развитии Берлинской операции войсками 1-го и 2-го Белорусских и 1-го Украинского фронтов.

С нами рядом базировался мой бывший 164-й полк. И, конечно, радость по поводу взятия Вены мы разделили с его летчиками, техниками, механиками. Всеобщий любимец Ваня Калишенко тут же растянул мехи своей гармони, и полилась над летным полем волшебная мелодия венского вальса. Начались танцы, которым очень обрадовались наши девчонки - в последнее время мы не баловали их веселыми вечерами, не до этого было.

В полку митинг. Зачитан приказ о поощрении отличившихся в боях за Вену и благодарственные письма, отправляемые на Родину командованием. Послано такое письмо и моим родителям на Волгу. В нем сообщалось, что меня представили к званию дважды Героя Советского Союза. "Как будут счастливы отец и мать!"-подумал я. Давно не видел, их, соскучился, истосковался по ним и по Маше. Одно утешало - скоро войне конец.

Благодарственное письмо, отпечатанное на машинке, за подписью Онуфриенко, Якубовского, Резникова, Прожеева я и сейчас бережно храню. Это последний дорогой для меня документ, подписанный Григорием Денисовичем Онуфриенко.

Случилось то, чего никто не ожидал...

Кравцов, Якубовский и я обратились к Онуфриенко с просьбой разрешить нам съездить в Вену. День был пасмурный, но теплый, вылетов, кроме как на разведку, не намечалось. Командир полка сказал: