Эндель Пусэп: На дальних воздушных дорогах

— Давай!

Штепенко настроил компас на волну радиомаяка и повел самолет в его зону, точно нацеленную на взлетно-посадочную полосу аэродрома. Теперь дело пошло на лад. При следующей попытке самолет оказался точно над бетонной полосой. Я все же решил сделать еще один круг, поскольку, сосредоточив все внимание на радиокомпасе и земле, не заметил, что скорость превысила пределы, необходимые для выполнения нормальной посадки. Когда самолет, делая новый круг, оказался у начала бетонной полосы, я услышал вдруг нетерпеливый возглас штурмана:

— Убрать газ!

Штепенко, наверное, боялся, что я и на этот раз промахнусь. Зря нервничаешь, братец! Мы приземлились как полагается.

У ангара началась заправка горючим. А я позвонил в посольство: самолет будет готов к взлету через сорок минут, прошу пассажиров к этому времени прибыть на аэродром.

Когда делегация прибыла, по-летнему жаркое солнце успело уже рассеять туман. Однако, как говорят, каждая медаль имеет оборотную сторону. Солнечный жар не доставлял нам удовольствия. В тени термометр показывал плюс тридцать пять градусов. И ни малейшего ветерка! Все, кто мог, укрылись от невыносимой жары где-нибудь в тени.

У наших инженеров созрело решение: заменить в радиаторах воду, нагревшуюся во время пробного полета, новой, холодной. Крылья самолета мы также облили холодной водой.

Наконец все было в порядке. Только кино- и фоторепортеры и журналисты не закончили еще своих дел. Они фотографировали В. М. Молотова вместе с Корделлом Хэллом, потом В. М. Молотова вместе с министром обороны США Генри Стимсоном, вместе с нашим послом товарищем Литвиновым, затем всю нашу правительственную делегацию, экипаж нашего самолета, потом всех вместе… Короче, от всей этой суеты жара казалась еще сильнее.

Потом началась раздача автографов. Записные книжки, старые конверты, даже бумажные деньги — все это совали нам в руки вместе с авторучками: «Please, пожалуйста, автограф!» А время все бежало, солнце все припекало. Дело принимало критический оборот. К счастью, прибыл тягач, и я немедленно дал команду отбуксировать самолет на взлетную полосу.

Но это нас не спасло. За движущимся самолетом по-прежнему бежала толпа, катились машины, за которыми змеились провода юпитеров и микрофонов. Все бурлило и галдело вокруг нас, это было сущее вавилонское столпотворение.

Молотов приподнял шляпу, прощаясь с провожающими, и направился к самолету.

Не ожидая команды, экипаж самолета быстро занял свои места. Пробираясь через кабину штурманов, я заметил, что она завалена разными коробками, корзинами и ящиками.

— Натащили всякого хлама, — рассердился я и решил на следующей остановке устроить штурманам хорошую головомойку.

Мы запустили моторы. Впервые за свою пятнадцатилетнюю летную практику я сразу же дал моторам полный газ и начал взлет без предварительного «прослушивания» рабочего ритма моторов: термометры воды и так уже показывали почти 60°.

Самолет пробежал двухкилометровую бетонную полосу почти до конца и начал очень тяжело и медленно подниматься. Казалось, земля никак не хочет отпускать нас. Не успели мы набрать высоту 20–30 метров, как температура воды поднялась уже до точки кипения. Пришлось убавить газ. Так мы крутились минут десять, лавируя между холмами. Наконец я осмелился опять дать полный газ. Мы поднялись до высоты 300 метров, и снова пришлось дать передышку моторам.

— Штурманы, какой курс?

Штепенко пробормотал в ответ что-то неопределенное о северо-востоке и пообещал уточнить. Я рассердился:

— Что значит «уточню»? Курс нужен сейчас, а не завтра!

— Эндель Карлович, «курс» лежит где-то под мандаринами или пивом. Наша кабина так набита, что вообще невозможно что-нибудь найти, не говоря уже о планшете с картами. Штепенко как раз сейчас ищет его, — старался успокоить меня Романов.

Оказывается, вот в чем дело! Пока на аэродроме прощались с нами, радушные провожающие приволокли в самолет всякое добро. Бортмеханик Дмитриев и капитан Обухов, занимавшиеся размещением багажа, не нашли для него уже другого места, кроме кабины штурманов. В кабины пилотов и инженера нельзя было положить ничего лишнего, поскольку там находились важные органы управления самолетом.

При помощи радистов Низовцева и Муханова «курс» наконец все-таки нашелся.

Вскоре мы включили автопилот и направились в облака. С увеличением высоты стало значительно прохладнее, лихорадка, бившая моторы, унялась. На высоте 3000 метров облака кончились, температура установилась на уровне десяти градусов тепла. Весь мир под нами казался покрытым белоснежным, блестящим на солнце покрывалом из облаков.