Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф

– Михаил Васильевич! – на пороге появилась Екатерина Петровна. – Приглашай наших гостей к столу…

Нестеров познакомился с Горьким три года тому назад в Ялте, у доктора Средина, центральной фигуры в жизни творческой интеллигенции города. Здесь всем и всегда были рады, всех тянуло сюда, к этому милому и доброму доктору, больному тяжкой формой туберкулеза, он, как и Чехов, не падал духом. Оказалось, что Горький бывал на выставках, знает картины Нестерова, высоко ценит их. Тонкие замечания, которые художник услышал от Горького о своих картинах и картинах его сподвижников, сразу дали знать, что писатель разбирается в живописи, выделяя в ней подлинную духовность и изобразительную силу. А Нестеров много читал и на рассказы Горького сразу обратил внимание, настолько они выделялись своей яркостью изобразительных средств и новизной содержания, своими свежими темами.

В первый же день знакомства Нестеров и Горький проговорили до ночи: столько возникало острых, необычных проблем, настолько оригинальны, порой парадоксальны были суждения вроде бы начинающего писателя… Сколько в нем было зрелых высказываний, начитанности, глубины.

Сразу между ними возникло доверие, а в ходе разговора доверие перешло во взаимную симпатию. Нестеров всякий раз радовался появлению новых талантов на Руси – сначала поразил его Шаляпин, потом Малявин и Горький. Три простых мужика, так ярко и быстро покорившие всероссийскую публику, а потом и европейскую.

И вот, кажется, Нестеров совсем недавно предрекал Горькому огромную будущность, а прошло всего лишь три года, и то, что казалось будущностью, проявилось уже сегодня, то есть через три года после знакомства. Популярность Горького велика, а он – по-прежнему живой, интересный собеседник…

За обедом Горького попросили прочесть что-нибудь. И Горький прочитал наизусть большой кусок поэмы «Человек», над которой работал…

«Часов в шесть Алексей Максимович и его спутники собрались на нашем балконе к обеду, – вспоминал Нестеров в 1927 году. – К этому времени весть о том, что в Абастуман приехал Горький, облетела все ущелье. Местные жители и «курсовые», приехавшие в модный тогда курорт из Тифлиса, узнав, что Горький у нас, к концу обеда собрались у нашей террасы. Барышни, студенты сначала робко, а потом смелей и смелей стали выражать свои чувства, бросать на террасу цветы. По желанию Алексея Максимовича пришлось опустить занавеси. Несмотря на эту меру, толпа росла, к вечеру восторженная молодежь закидала нашу террасу букетами жасмина.

Горький к тому времени был уже пресыщен. Все эти знаки подданничества больше не занимали его. В ту же ночь путешественники покинули Абастуман, через Зекарский перевал уехали в Кутаис. Отклики его пребывания в Абастумане оставались еще долго. Абастуманцы внимательно следили по газетам за его триумфами.

Я же с Горьким после того больше не встречался никогда…»

Почему? – удивится читатель, тем более после только что прочитанных строк, после такого дружеского разговора и горячего застолья. Естественно, автор попытается в дальнейшем своем повествовании ответить на вопрос, но уже сейчас хочу напомнить еще несколько строк из «Воспоминаний» М.В. Нестерова, которые касаются его пребывания в Ялте весной 1904 года: «Темой особых разговоров у Средина был горьковский «Человек» и «Жизнь Василия Фивейского» Л. Андреева.

«Человек» предназначался как бы для руководства грядущим поколениям. Написан он был в патетическом тоне, красиво, но холодно, с определенным намерением принести к подножию мысли всяческие чувства: любви, религиозное и прочие. Это делал тот Горький, который еще недавно проповедовал преобладание чувства над мыслью, который года за два до этого, тут же, в Ялте, в ночной беседе у него на балконе, прощаясь со мной, говорил в раздумье: «За кем я пойду? За Достоевским или против него – не знаю еще сам». Теперь Горький знал, что он пойдет против Достоевского. Его «Человек» был лучшим и бесспорным тому доказательством, «Человек», при всей его внешней красивости, во многом был уязвим…»

Эти слова великого художника автор повествования запомнил и призывает читателя тоже вспоминать их при развитии дальнейших событий, о которых автор не замедлит рассказать.

Федор Иванович Шаляпин медленно приходил в себя после удара, чуть не свалившего с ног. Он так привык видеть Игоря среди младших сестренок, что смотрел на Иру и Лиду как на осиротевших, и слезы застилали глаза. Иола Игнатьевна, глядя на своих девочек, чаще стала обращаться к Богу, взывая к его милосердию. Боль не проходила, а в доме жизнь шла своим чередом… Смех, забавный лепет дочерей, бегущих наперегонки при виде отца и тянущих к нему свои ручонки. Он подхватывал одну за другой, а то и сразу сгребал их и высоко подкидывал, слушая радостный, заливистый их смех… Поворачивался к печальной Иоле и говорил: