Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф

Небольшая тесная комната не давала двум юным «влюбленным» развернуться в танце, как бы им хотелось и как, по всей видимости, они могли бы. Но и то, что увидели Горький и Шаляпин, покорило их красотой и значительностью танца, некоторые движения которого, несомненно, взяты из брачного ритуального танца давних времен.

Поблагодарив танцоров, старуху и девочку, которая вопила слова тарантеллы, друзья покинули гостеприимную кантону.

– Непременно попробую описать эту картинку, но, может быть, конец будет у этой картинки другой. А так может получиться красочно… Представляешь, у меня уже есть начальные слова этой повести: «Грянул, загудел, зажужжал бубен, и вспыхнула эта пламенная пляска, опьяняющая точно старое, крепкое, темное вино, завертелась Кармела, извиваясь как змея, – глубоко понимала она этот танец страсти, и велико было наслаждение видеть, как живет, как играет ее прекрасное непобедимое тело…» Как ты считаешь?

– Как всегда, превосходно сказано, Алексей. А я вот смотрел на эту чудесную Кармелу и почему-то вспомнил нашу Дёжку Винникову, дочь простого русского мужика, николаевского солдата, выступления которой под именем Надежды Плевицкой объявляются аршинными буквами и сводят с ума Собинова, Николая Второго и его министров, великих князей, профессиональных критиков и музыкантов… Сергей Саввич Мамонтов мне все уши прожужжал, все уговаривая послушать ее, а мне все некогда. Станиславский мне говорил о ней, а получалось так, что то я на гастролях, то она. А в прошлом году нам повезло… Побывала она у меня дома, весь свой репертуар спела у меня, уж и наговорились мы с ней… Какая чудесная, обворожительная, талантливая певица и простой, сердечный человек. Немножко уж загордилась, но тут же призналась, что я, Шаляпин, оказал на нее самое заметное влияние. И действительно, впервые я увидел, что эстрадная, можно сказать, кафешантанная исполнительница русских и прочих песен играет на сцене… О Надежде Плевицкой много говорил мне Юрочка Беляев, читал я о ней всякие статьи музыкальных критиков, отзывы композиторов и писателей. Чуть ли не все писаки-журналисты в единый голос восхищаются тем, что народная целина, черноземная и могучая, все еще выдает горьких, Шаляпиных, плевицких, обещают, что выйдут еще сотни и тысячи талантливых, оригинальных, органических натур. Ну, это еще ладно, пускай… Но терпеть не могу банальностей. Вот: «В Плевицкой теплится священная искра, та самая, которая из вятской деревни вывела Федора Шаляпина, из патриархального купеческого дома – Константина Станиславского, из ночлежки золоторотцев – Максима Горького…» Что за чушь пишут даже вполне приличные люди вроде Сергея Мамонтова или того же Юрия Беляева… И вовсе я не из деревни, а ты не из золоторотцев. Ты слушаешь меня, Алекса?.. Так наболело и так мне радостно идти с тобой по одной дороге и рассуждать о нашей музыкальной жизни.

– Слушаю, слушаю тебя, Федор, и с удовольствием смотрю на тебя. Расскажи мне об этой Дёжке Винниковой, уж очень меня интересует тамошняя жизнь, особенно про тех, кто вышел из недр русской деревни.

– Дёжка прошла все университеты жизни, ее биография могла бы стать сюжетом увлекательного романа. Из деревенской избы, где, кроме нее, еще родители, брат и четыре сестры, судьба кинула ее в монастырь, единственное место, по ее словам, где она смогла научиться писать и читать, случайно попала в бродячий балаган, потом ресторанный хор лапотников, и только потом началось выдвижение ее на эстраду… А сейчас ей представляют самые выгодные условия, и она может петь и в Царском Селе, и в Благородном собрании, в лучших театрах Ялты, Москвы и Петербурга. Я так рад за нее, ведь она могла потонуть в ресторанной клоаке жизни. Трудно поверить, но она еще два года тому назад выступала в дни Нижегородской ярмарки, в ресторане Наумова. И ничуть не скрывала того, что ей пришлось перенести. «Кабак, – признавалась она мне, – что и говорить, скользкий путь, круты повороты, крепко держись, а не то смотри – упадешь. Когда на занавес выбрасывали аншлаг с моим именем, зал смолкал, – рассказывала Дёжка у меня дома. – И было странно мне, когда я выходила на сцену: предо мной стояли столы, за которыми вокруг бутылок теснились люди. Бутылок множество, и выпито, вероятно, немало, а в зале такая страшная тишина зеркальных стен, опустив салфетки, стоят, не шевелясь, лакеи, а если кто шевельнется, все посмотрят, зашикают. Такое необычное внимание я не себе приписываю, а русской песне…» Вот какая скромница! А заставить полупьяных мужиков и разгоряченных бабенок умолкнуть может только настоящий большой талант. И представляешь, Ленька Собинов уговорил ее выступить вместе с ним и Николаем Фигнером в благотворительном концерте, и она с честью выдержала испытание успехом, после чего переменила кафешантан на концертную эстраду. Молодец Леонид Собинов, благороднейшая душа… Я много читал заметок о ней, я с восторгом прослушал весь ее репертуар, она действительно с редким талантом сочетает драматический талант с вокальным искусством, она умеет передавать психологию песни, она создает полную иллюзию жизни, сопереживает ее героиням, вместе с ними плачешь, смеешься, грустишь, хоронишь ближних… Она не кончила консерваторий, дыхание у нее не развито, голос на диафрагму не поставлен, общее музыкальное образование более чем скудное, а между тем она своим голосом и драматическим талантом берет власть над публикой, даже и самой взыскательной. А ведь она простая женщина, может быть, даже скорее некрасивая, к тому же еще не умеет носить красивую одежду. Смотрит она исподлобья, с недоверием, но это на первых порах, потом она преображается и становится чудесным человеком, способным властвовать над людьми. И как мне отвратительны люди, кто в ней, как явлении, усматривает проявление грубого плебейства, господства «фабрично-кухарочьих» песен…