Виктор Петелин - Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.

Мне показалось, что ему хочется добавить: «Только человек еще не усвоил эту истину», но вместо этого, наверное, чтобы рассеять тяжелые воспоминания, шутил:

– Теперь на Дону на двух охотников одна птица…

Разговор снова вернулся к сувениру. Шолохов поинтересовался, для чего служат его многочисленные принадлежности.

Я продемонстрировал устройство ножа, но назначение одного из предметов мы втроем так и не могли угадать.

– Ничего, – засмеялся Михаил Александрович, – и ему найдем работу. Все это придумано очень умно, только без инструкции трудно разобраться. Что же, в эту осень буду охотиться с габровским ножом…

Пришло время и мне выложить свои вопросы. Шолохов держался так просто, так располагающе, что, собственно, получилось не интервью, которое я запланировал, а сердечный разговор, в котором сильно давал себя знать его веселый нрав. И все же не стоило злоупотреблять его временем. Я вынул из папки две его фотографии и попросил:

– Михаил Александрович, будьте добры, порадуйте читателей «Отечественного фронта» автографом.

Шолохов взял фотографии и на одной из них крупным почерком написал: «Читателям газеты «Отечественный фронт» с сердечным приветом».

– А другая фотография? – вопросительно взглянул на меня хозяин.

– Если можно, – еще один автограф. Для габровцев.

Михаил Александрович засмеялся. Прежде чем сделать автограф для габровских рабочих, он сказал с широкой улыбкой:

– Габровцам – непременно!

И на обратной стороне фотографии написал: «Рабочим Габрово – самым остроумным и веселым представителям его величества рабочего класса».

– А для себя ничего не хотите? – заметил Шолохов, подписывая фотографию. – Для себя и ваших болгарских друзей, которые вас встретят в Москве… Один момент!

Быстрыми шагами он вышел из кабинета и вскоре так же торопливо вернулся. В руке он держал книгу и бутылку грузинского коньяка.

Теперь среди моих многочисленных сувениров есть еще один, который мне особенно дорог, – книга «Слово о Родине». Его книга. С его автографом. Он пожелал мне «попутного ветра» и успешного завершения моего путешествия.

Перевод с болгарского Э. Сосновской

Никогда мне не забыть раннего утра в Вешенской, заполненного трепетным чувством волнения и радости. Еще темно на дворе, но нетерпеливое ожидание предстоящей встречи гонит сон.

Занялся долгожданный октябрьский рассвет. Макушки дальних сосен, кроны ветвистого клена и акации, окрашенные в мягкие нежные тона, приняли причудливые очертания.

Еще вчера я видел, как на горизонте показался огромный красный шар. Донское солнце заставило меня вспомнить восход в родной ангарской степи, на Байкале, в Селенгинской Даурии, где живу, работаю. У всех у нас одно солнце, но всюду оно имеет свои неповторимые оттенки. А сегодня мне некогда даже ждать солнца и любоваться восходом…

Вот и заветная зеленая калитка. Знаменитый шолоховский дом, возвышающийся над крутобережьем Дона. В ушах звенит задушевный, бодрый голос по телефону:

– Буду рад встретиться с вами. Как же, помню, помню…

Сразу потеплело на душе. Какая удивительная память: столько у него встреч с людьми, и он, видимо, помнит каждого.

…Как это было давно! В 1937 году в филиале Большого театра шла опера И. Дзержинского «Поднятая целина» по одноименному роману Мих. Шолохова. На премьеру приехало много земляков писателя. Рядом со мной в пятом ряду сидела молодая женщина Полина Овчинникова, прибывшая с хутора Кружилинского, где в 1905 году родился писатель. Она застенчиво и робко спросила меня, не пожелаю ли я уступить свое место ее супругу, сидящему в амфитеатре. Откровенно говоря, мне не хотелось партер менять на амфитеатр. Пришлось отделаться невинной шуткой: «Может, вы не пожалеете, если оперу прослушаете рядом со мной, будете моим советником по казачьему быту». Шутка смутила соседку, и в этот миг она стала удивительно похожей на Аксинью из «Тихого Дона».

Разговорились. Она спросила: «А вы Михаила Александровича знаете?» – «Нет, не знаю, но книгами его зачитываюсь». Соседка тихо, одним дыханием прошептала: «Он же здесь, вон, в третьем ряду». Я тут же впился глазами в дорогие черты любимого писателя, знакомые по фотографиям. Он был виден в профиль. Одет более чем скромно, в плотно облегающую плечи гимнастерку защитного цвета. Рядом с ним сидела его жена, Мария Петровна.

Меня в ту минуту охватило такое неодолимое волнение, что, не помня себя, я встал с места, стал аплодировать, протянув руки в сторону Михаила Александровича. Зрительный зал сначала не понял меня и не поддержал. Я сел, но тут же снова поднялся, показывая вытянутой рукой: вот, мол, где сидит сам Шолохов, а вы не видите. Прошла минута или еще меньше, и весь театр огласился неистовыми рукоплесканиями, скандируя имя писателя.