Петр Игнатов - Записки партизана

Единственным путем сообщения для фашистов, стремившихся удержаться в больших станицах на предполье «Голубой линии», было шоссе Краснодар — Новороссийск. Профилированные дороги в объезд шоссе были непроезжими из-за весенней распутицы. Поэтому ясно, какое значение имело для немцев это шоссе и как они берегли каждый мостик на нем, перекинутый через глубокие речушки, наполненные стремительно бегущей весенней водой. Движение по этому шоссе происходило в основном по ночам: днем советская авиация бомбила шоссе.

Нашим командованием, прекрасно понимавшим то значение, которое для немцев имело шоссе Краснодар — Новороссийск, был разработан ряд диверсионных операций на этом шоссе, ставящих своей конечной целью нарушить работу основной немецкой коммуникации и тем самым облегчить Советской Армии ее задачу по очистке предполья «Голубой линии» от немцев.

Значительная часть этих диверсионных операций была выполнена воспитанниками нашего партизанского «вуза».

Когда я вспоминаю теперь об этих отважных людях, о героях минной войны на предполье «Голубой линии», мне прежде всего приходит на память худенькая девушка со смешным и ласковым прозвищем — Чижик…

…Я познакомился с Чижиком в ноябре 1942 года.

Был холодный пасмурный день. Моросил мелкий надоедливый дождь. Серые рваные тучи закрыли вершины гор. Ветер гудел в расщелинах скал и кружил на полянах мокрые желтые листья.

Я пришел на Планческую: надо было проверить, как идут занятия в нашем партизанском «вузе».

Учебный барак был пуст: «студенты» и «профессора» работали на минодроме. Только Николай Ефимович Кириченко сидел на корточках у ножки стола, привязывая к ней пакет с толом. Рядом с Кириченко стояла незнакомая мне девушка, скорее даже девочка: худенькая, хрупкая, с длинной, почти до колен каштановой косой, с веселыми, лукавыми глазами и угловатой, еще не сформировавшейся фигурой подростка.

Кириченко медленно поднялся и пошел мне навстречу. Он шагал чуть вразвалку, громадный, угрюмый — настоящий медведь.

— Будьте знакомы, — торжественно заявил он, кивнув в сторону девушки, — Чижик…

Девушка смутилась, хотела что-то сказать, но Николай Ефимович остановил ее, многозначительно приложив палец к губам:

— Тсс! Ни слова! Ты — Чижик. Понимаешь: Чижик. Другого имени у тебя не было и нет.

Кириченко внимательно огляделся по сторонам. Удостоверившись, что в бараке, кроме нас, никого нет, наклонился ко мне и заговорил таинственным шепотом. Как всегда, он произносил слова не спеша, раздельно, внушительно. Был он весь какой-то нахохлившийся, даже угрюмый, будто чем-то недовольный, и сразу трудно было понять, шутит он или говорит серьезно. Только на этот раз глаза его светились лаской и в них вспыхивали иногда смешливые искорки.

— Это знаменитый диверсант. Гроза фашистов. При одном ее имени — Чижик — трепещут немецкие армии от Тамани до Грозного. А имя Чижик придумала, конечно, не сама она — товарищи прозвали…

Я внимательно посмотрел на «грозу фашистов». Девушка покраснела от смущения так, как умеют краснеть только дети — до корней волос, до кончиков ушей. Даже шея залилась краской. Надо было выручать «знаменитого диверсанта», который действительно чем-то походил на чижика.

— Подождите, Николай Ефимович. Давайте поговорим серьезно.

Мы сели на скамейку, разговорились.

Чижик оказался Шурой из станицы Ахтырской (я забыл Шурину фамилию). Когда немцы пришли в ее родную станицу, Шура училась в десятом классе и работала в колхозе. Вместе со своей звеньевой и школьной приятельницей Надей Колосковой она ушла в партизанский отряд. Не раз ходила в разведку, участвовала в боевых операциях Потом командир ахтырского отряда послал ее к нам. Я точно не помню, что было ей поручено; кажется, надо было договориться с Николаем Николаевичем Слащевым, комендантом Планческой, о пошиве сапог для ахтырских партизан. Или речь шла о наших новых взрывателях для мин, производство которых только что было налажено в минной мастерской нашей «фактории». Во всяком случае, у Чижика было какое-то хозяйственное поручение от ахтырцев. Но главная цель ее визита была другая: ей хотелось повидать друзей — Надю Колоскову и Васю Ломконоса.

Их я хорошо знал. Они учились в нашем «вузе». Были на хорошем счету, особенно Надя. Дисциплинированная, вдумчивая, усидчивая, она заслужила похвалу даже такого требовательного «профессора», как Геронтий Николаевич Ветлугин. Когда однажды я пришел на минодром, где проводились практические занятия, Степан Сергеевич Еременко, руководивший студенческой практикой, с гордостью показал мне работу Нади.