Петр Игнатов - Записки партизана

— Взять! — приказал он гестаповцам, приехавшим с ним на машине.

Гестаповцы схватили Васильева, скрутили руки назад и увели…

На следующий день Шлыков не явился на комбинат. Покатилов встревожился и попросил Анну Потаповну немедленно проведать Гавриила Артамоновича у него на дому. Шлыков жил в маленьком домике на Дубинке, с женой и дочерью.

Анна Потаповна вернулась через час. Она шла по комбинату, как слепая: с ней здоровались — она не видела, ее о чем-то спрашивали — она не отвечала.

Придя на ТЭЦ, она вызвала Покатилова, и тот сразу понял по ее осунувшемуся, страдальческому лицу, что со Шлыковым что-то случилось.

— Взяли? — спросил Покатилов.

— Сегодня ночью…

Анна Потаповна сказала это так тихо, что Покатилов не услышал и лишь по движению губ понял ее слова. Потом, помолчав, старушка проговорила:

— Это я нечаянно выдала нашего Гавриила Артамоныча!..

Анна Потаповна рассказала Покатилову, как в механических мастерских она наговорила лишнего и что техник Васильев слышал ее слова.

— Он сказал немцам о Шлыкове, — убежденно говорила Анна Потаповна. — Только он!..

— Уходить тебе из Краснодара надо, — сказал Покатилов. — Взяли Шлыкова — возьмут и его друзей.

— Никуда не пойду, — твердила Потаповна. — Если суждено умереть — умру вместе с Гавриилом Артамонычем…

— А о чем просил тебя Гавриил Артамоныч? — спросил Покатилов. — Кто должен, когда вернутся наши, сказать всю правду о Шлыкове? И кто же эту правду о нем лучше тебя знает? Так неужто ты не защитишь от наговоров честь и доброе имя Гавриила Артамоныча?..

Старушку удалось уговорить покинуть Краснодар и благополучно переправить в станицу Бейсуг, в ту самую, где хозяйничал Миша.

Весть об аресте Шлыкова быстро разнеслась по комбинату. Вначале многие не поверили.

— Зачем немцам своего лакея арестовывать? — говорили рабочие. — Просто сбежал Шлыков, боясь нашей расправы!..

Когда же арест Гавриила Артамоновича стал непреложным фактом, многие были потрясены.

Помню, Скокова говорила мне:

— Пожалуй, больше, чем кто-либо другой, ненавидела я Шлыкова. Каждый день встречалась с ним в конторе, каждый день слышала, как дружески разговаривал он с Родрианом и Штифтом. Однажды, не подозревая, что я понимаю по-немецки, Родриан при мне говорил кому-то по телефону: «Шлыков нам предан, как собака». Когда арестовали Лысенко, я была твердо убеждена, что это дело рук Шлыкова. Мечтала даже убить его… И вдруг Шлыков арестован! Когда я поняла, как я ошиблась, как оклеветала его и перед собой и перед товарищами, мне стало стыдно — стыдно, что не поняла, не разглядела героя в человеке, с которым встречалась ежедневно!..

Так же, как и Скокова, чувствовали себя многие на комбинате. И только один человек был рад аресту Шлыкова — инженер Порфирьев.

Он понимал, что Гавриил Артамонович погиб, что ему не вырваться из рук Кристмана и теперь он, Порфирьев, наконец свободен и не зависит от этого властного, всемогущего, страшного Шлыкова. Теперь можно было открыто перейти на сторону немцев и стать первым человеком на комбинате! И Порфирьев, бесспорно, так и поступил бы, если бы не записка, которую в день ареста Шлыкова он нашел на своем столе. В записке коротко говорилось:

«Ваш договор со Шлыковым остается в силе».

Порфирьев понял: Шлыкова нет, но живы его друзья…

Через два дня на комбинат как ни в чем не бывало явился Васильев. Он рассказал, что в гестапо, разобрав, в чем дело, его отпустили…

Вечером, когда Васильев возвращался домой, на одной из пустынных улиц Дубинки его остановила группа молодых рабочих во главе с Котровым.

— Зайдем в хату, Васильев: поговорить надо…

Техник сразу понял, что ему пришел конец. Он попытался было вырваться, крикнуть, убежать, но его схватили. В руке у одного из рабочих блеснуло дуло револьвера.

Васильев признался, что выдал Шлыкова и согласился стать осведомителем гестапо. Немцы даже не пытали Васильева: ему было достаточно посидеть несколько часов в камере, куда приводили арестованных после допросов, чтобы согласиться на все, что от него потребовали немцы…

На следующее утро немецкий патруль нашел на улице труп предателя.

И в это же утро Арсений Сильвестрович приказал перейти в наступление.

Первый удар должен был нанести Яков Ильич Бибиков.

…Ночь. В чистом высоком небе горят крупные звезды. Отчетливо видно железнодорожное полотно, пересекающее широкую степь. К горизонту тянутся ряды телеграфных столбов. Гудят провода. Чуть слышно шумит невидимая в темноте Кубань. Слева, вдали, темнеют силуэты домов Краснодара.